жизнь. Сохранилась ли та вера в великий разум мой или нет, я центром мира был и есть! Но он сломал то мировоззренье. Разрушил тот большой союз. Он утолять готовый жажду свою, но не отцов. Раздеты нынче вы не телом, нагие вы своей душой. Она привольем быть хотела, осталась в клетке запертой. Позор! Позор мне! Добротой наполнен, молитвой успокой народ. Дрожащим ртом пою припевы, собрав свои слова вокруг. Они бальзамом заживляют. Так было изначально все, кто первым жизнь создать пытался, но никому не удалось. Я также не велик, я беден. Меня швырнул под шум копыт лохматых дней. Круговоротом я забываю свой язык. Я табунами ложью загнан. Надев суровый вид на взор повязкой из сотканных моей чумной седой сестрой. Набросив джовиер на плечи, я плотно завязал подол и, чудесами наполняясь, поверил злым словам его. Я так дышал со страстью долгой, желаньем свет творить добро, посеяв где-то в мирозданье отдельный мир лишь для него. Но я не выполнил обещаний…
Я не сумел создать его. Но в долгих выжженных прострациях она образовалась сама собой. Вазифрия, ты плакать будешь, и плач раздастся далеко, но слезы эти вытереть сможет лишь дальний потомок его отцов. Спешу закончить боль потери своих детей, испит народ. Браниться длительно не стану. Давать совет – вот мой конек. Но сам я слаб. Мой мир разрушен, и тысяча молчаливых ртов лежат закрытыми снаружи, но распотрошенными изнутри. Какая прелесть для Совета, сидящего на высоте, наевшись соком и войною, переводя людскую смерть в зловещий смех. Я так прошу наплакать море горячих, жгучих слез любви по занесенными бойцами в записки милых и родных. Пусть слезы из недр твоих, Вазифрия, прольются и очистят мир, забрав с собой злодеев шутливых. Тогда освободится мир! Ты продолжать начнешь наш род. Ты, дочь моя, вы мои дети! Нам стоит крепко держать отвагу, и впереди увидим дождь! Тогда, потоком смыв народы, убрав с горы немилый люд, который от скуки никчемной всему созданию только врут. Мир изменениями полон, получим мы, когда помрет Туипнавдлаир, уничтожитель мирозданья, и править будем только мы. Вазифрия, твои дела тебя пугают, это знаю, но скоро ты все поймешь сама, когда наденешь одеянья".
Тут Герсаид спустил одежды, что полноценно защитят их от вражды суровой и плача мира. Да будет так! Вазифрия, надев наряд и в руки взяв тяжелый меч, собрав на голове лохмотья, натянула шлем с расколом в лоб. Она к воде ногой ступила и в отражении своем увидела себя богиней жестокой, правящей войной. Она нахмурилась, но вскоре глаза наполнились слезой. Но не заплакала Вазифрия, такое было ей впервой.
Трещит в камнях огонь отцовский, на бедрах сотканный кафтан, дым от полена ввысь бормочет, за тенью двигаясь по пятам. Событиями день был полон. Они в кругу семьи сидят в одеждах новых Герсаида и что-то мило говорят. За спинами во тьме великой стоит высокая гора. За листьями густыми прикрепленными к ветвям, пронизывая мысли мраком. В глубине морщин таинства на лице пастух хранил, и ветер, колыхая травы и колосья, нашептывал нелепо что-то. Абстрактно. Дом стоял, и ввысь смотрели длинные стволы, на них гуденьем