костёр, негаданно и нежданно,
Те, кого помним и чтим до сих пор: таких как
Бруно Джордано…
Худой и талантливый, как Паганель, но реально живой
«на все сто»,
В красной шапочке шерстяной – сын Франции
Жак-Ив Кусто,
Годами на палубе, бороздя моря, а на обед одни мидии,
Жил для людей, которые на земле, а мечтал
о человеке-амфибии.
А в горах Эвереста без отдыха-сна, слепнут от отражённого
света,
Это зачем, замерзая в трещинах, убегать от комфорта и лета?..
Лёгкие пенятся на высоте, не жилец без торпеды заветной,
Альпинисты не умирают, а остаются в горах,
где не живут обычные смертные.
Что между разумом и мечтой разберёт только сам дивергент…
А всё-таки здорово, что все они есть, преходящие к нам
из легенд!
«По суду с тобой мы делим судьбы…»
По суду с тобой мы делим судьбы,
И посуду мы поделим по суду —
Наплевав на сплетни, пересуды
И на прочую другую ерунду.
Для чего, зачем? – я сам не знаю,
Адвокат советует, подлец.
Ощущение, что тихо умираю,
Что всему теперь пришёл конец…
Вроде жили и любили вдоволь,
Вроде дети, общее жильё,
Никогда не ссорились надолго,
Не делили на твоё-моё.
Но вот так: вдруг взяло и остыло,
Как бывает – в прошлое ушло,
Безразлично стало всё, постыло,
Как вода меж пальцев утекло…
Может, я виновен, может, время
Беспощадно разделило, развело;
Что ценил, вдруг стало фальшь и бремя,
Искажённое сквозь дутое стекло.
Ты уходишь – уходи без адвоката,
Без позора: вспомни, что забыл?..
Ведь любил же ты её когда-то
До беспамятства, навек… и счастлив был!
«Вхожу в подъезд обшарпанный и тёмный…»
Вхожу в подъезд обшарпанный и тёмный,
Где меж дверей железные щитки,
Внизу, как клавиш синих, ряд почтовый,
А лестницы бетонные жутки́.
Остатки битых ламп на потолках,
На подоконниках зимой нас плохо грели
Забитые бычками батареи,
Обугленные кнопки на звонках…
С подругами, с игрою на гитарах,
С портвейном «Три семёрки» из горлá,
До криков и с ночёвками на нарах —
Так юности романтика