жизнь была у всех на виду.
Когда деда выпустили (он всю жизнь помнил спасшего его комиссара, а бабушка Поля говорила, что Господь его спас), он жил в шалаше на речке Листвянка, а я ходил утром к нему. У него там очень было интересно, сколько и какой он за ночь поймает рыбки, особенно такие были вкусные пескари. Бабушка их жарила, яйцом заливала – это такое было объеденье.
Дед был, по-моему, человек очень способный. Все снасти свои делал сам. Поплавки у него были хорошие, и нам ребятам, очень хотелось у него эти поплавки-то и каким-то образом утащить. Почему он жил на речке, потом я понял, он жил там, потому что боялся второго ареста. Хотя никакой он не был противник советской власти.
Отец мой в это время учился в Москве в институте, приезжал на каникулы, а мама с двумя детьми у отца жила в деревне и работала иногда в колхозе, помогала собирать урожай, вязала снопы, работала на току. А отец мой избирался во время учебы депутатом Моссовета, играл на кларнете в студенческом ансамбле. Ну, и приезжал, естественно, на каникулы в деревню.
Церковь закрыли, и дед, Михаил Лаврентьевич, остался без работы, и ему надо было как-то пристраиваться. Пошел он молотобойцем в кузницу. Работа в кузнице молотобойцем тяжелая. Я приходил часто к нему в кузницу. Мне нравилось там все: эти меха, там надо их качать, дует воздух на угли, угли разгораются, горят, дым идет, пахнет углями и гарью в кузнице – но мне очень нравилось это. Этот запах дурманил мое воображение и кружил голову. Вот вытаскивает кузнец раскаленный какой-то кусок металла и таким маленьким молоточком стучит то по наковальне, то там, где нужно хорошо ударить. Он так «тук-тук» – и дед в это место кувалдой лупил «ах». Создавался такой перезвон: тук-тук-ах, тук-тук-ax. Дед был мужчина крепкий, и они там все делали для колхоза: ковали лошадей, чинили плуги, сохи, бороны, чего только они там не делали. Жнейки ремонтировали. Потом дед стал сам кузнецом – он очень быстро освоил это дело и был в кузнице уже не почетным, как говорится, не уважаемым батюшкой, святым отцом для всего прихода, а нужным для села человеком – кузнецом. Дед работал в кузнице, а я ходил к нему.
Однажды я очень обиделся, по-черному. Произошел этот случай, когда дед с помощником ремонтировали жнейку. Для ремонта надо было у жнейки повернуть лопасти, а когда лопасти проворачивают, ножи начинают ходить туда-сюда, туда-сюда. Лошадь тянет эту жнейку, лопасти подбирают траву, а здесь уже ее скашивают ножи, которые ходят. Ну и провернули они эту жнейку, а я тут вокруг крутился, и чуть ногу мне эта жнейка не отрезала. Дед, а у него была рукавица кожаная тяжелая, такая, что вообще – он мне по заднице как дал этой рукавицей и говорит: «Если я тебя еще раз здесь увижу, – говорит, – здесь, то ты у меня не такое получишь!». Я так обиделся, что вот уже много лет прошло, а я до сих пор его помню, этот его удар этой рукавицей. Все равно я ходил в кузницу. Мне очень хотелось сделать себе большой нож. Он мне потом больше ничего никогда не запрещал.
Родная-то бабушка София Успенская из потомственной церковной семьи умерла,