со штакетником, с деревцами, кустами, с человечками – со всем этим вместе, именно в таком порядке и в таком ладном виде собранным именно на этом земляном рельефном основании. На основании надёжном и основательном. И под тёплым небом с солнышком и облаками. И со всеми своими тропками, камушками, былинками, соринками; со всеми звуками и запахами, с запахами особенно. Там было слеплено всё словно из другого теста.
Волей-неволей пожалеешь Веничку, который такой момент спьяну проспал и укатил обратно в Москву. Тогда ведь я не знал ещё, что для многих людей Петушки были дырой, богом забытым местом, что всё там не так и не то – никакой будущности, один сплошной обман. А как попал сюда, остаётся только спиться. Ничего такого я знать не знал, ни о каких сказочно богатых заграницах, где не спиваются, а живут до смерти трезво и в радостном достатке, тогда я ведать не ведал. Тогда у меня впереди был самый ожидаемый миг пути, когда из огорода во двор, со двора на мост, с моста в избу, а там – бабушка. Глядит на дверь, кто взошёл. И бабушка тоже вся такая же необычная – петушинская…
Однако до дома еще надо было добраться. Ни ямщиков с их знаменитыми тройками, как в стародавние времена, ни такси, как в Москве, в Петушках не было и в помине. Один автобус ушёл переполненный, а о другом, на противоположной стороне станции, было неизвестно, будет ли он вообще. Вот когда я уж до конца возненавидел этот свой чемоданище. Как бы я без него пробежал эти три километра! И не заметил бы.
Но делать было нечего, и я перебежками потащил свою ношу по улице Ленина, в сторону церкви. Немного перенесу, поменяю руку, немного перенесу, сяду посижу. «Идущий да осилит». И всё равно было на душе радостно – с каждым шагом всё кругом петушинское становилось ещё более петушинским. И звуки, и запахи, и сам воздух с облаками наверху. Нетерпение всё нарастает. Вот уже и школа, в которой училась мама, школа ещё земская, из красного царского кирпича. А за ней уже виднеется и церковь. Из такого же старинного красного кирпича. От церкви направо, и там – уже рукой подать.
За школой крутой спуск к речке Берёзке. По этому спуску, мама говорила, они съезжали зимой на портфелях и неслись после уроков домой. Я бы теперь тоже с удовольствием съехал на своём чемодане, но теперь было лето. «Как же всё-таки плохо добираться куда надо без взрослых, которые несут вещи!» спускаться с тяжестью оказалось ещё труднее, чем взбираться. Но, перебравшись по мостку через речку, я уже на своём краю. Здесь уже всё знакомо до боли: каждая яма, каждый лопух, каждый наличник, каждая отметина на бетонной дорожке, каждый кустик. Я иду мимо домов и уже знаю, кто в них живёт. Мне кажется, что даже кур, которых выпустили на день, я узнаю по их хвостам и гребешкам.
А там уже и наша ива показалась и лавочка под ней. Каких-то сто последних шагов – и я дотащился. Я загадываю себе, что когда отлеплю дверь в кухню, бабушка будет у стола стоять ко мне боком, как обычно стоит, когда готовит. Вот и наш палисадник. Я бросаю возле крыльца чемодан с гостинцами. На крыльце всегда заперто,