в мою сторону. О бегстве не могло быть и речи: страх парализовал тело так, что я пошевелиться не мог. Когда шаги остановились возле меня и в лицо ударил свет фонаря, я зажмурился, с тоской осознавая, что мне никто не поможет.
– Не смейте его трогать! – вдруг раздался из-за забора взволнованный Светкин голос. – Нельзя убивать детей за ранетки!
– А ну брысь отседова! – рявкнул Угрюмый. – Сам решу, что с ним делать! Убивать аль нет…
Он с минуту рассматривал меня, освещая фонариком, а потом, усмехнувшись, сказал:
– Открывай глаза, герой! Да пошли на свет, неча тут в потёмках ковыряться.
Я открыл глаза и осмотрелся. Собаки не увидел. Ушла. Сейчас, наверное, где-то по огороду бегает.
– Топай давай! – подтолкнул меня в спину Угрюмый, и я, опустив голову, обречённо побрел в сторону дома по выложенной камнями дорожке.
Двор освещался несколькими лампочками. Угрюмый выключил фонарь, уселся на лавку у ворот и, обдав меня запахом перегара, спросил:
– Что, для неё, небось, старался-то?
– Для неё, – прошептал я, не решаясь поднять голову.
– Однако дела-а-а… – протянул он и вдруг сказал: – Садись-ка вона на булыгу, поговорим, а то я, знаешь ли, давненько с ребятней не общался.
Я оглянулся и, увидев приткнувшийся к забору большой, с ровной вершинкой камень, осторожно опустился на краешек.
Подождав, пока я устроюсь, Угрюмый грустно добавил:
– Дети выросли, разъехались, жену на погост свёз. Вот, брат, и получается, что один остался. А поговорить иной раз хочется…
Он помолчал, а потом спохватился:
– Только ты не подумай чего! Сыны у меня правильные выросли. Как погостить приезжают, так с собой зовут. Чего, говорят, тута одному прозябать…
Угрюмый помолчал, а потом тяжело вздохнул:
– А куда я отсель подамся-то? Старики тут лежат, Сонечка моя тоже здеся… Да и друзья фронтовые, с кем воевал, в землю ужо укладываться начали. Куда ж я от них съеду?..
Я удивленно посмотрел на него. С ума сойти! У него, оказывается, семья есть! Жена… была… Дети взрослые… Он даже воевал! А как же я?! По идее, он меня уже должен где-нибудь под деревцем закапывать.
Он опять вздохнул и, словно извиняясь, сказал:
– Я тут принял на грудь трошки – день сегодня у меня особый, брат! Я, можно сказать, в этот день заново родился. – Он недоуменно развел руками и, пожав плечами, добавил: – Пристрелить меня должен был немец, но почему-то не убил.
– Как не убил?! – ошарашенно прошептал я и даже привстал с камня, забыв, что недавно готовился распрощаться с жизнью. – Фашисты же всегда советских солдат убивали!
– Не всегда, выходит! – усмехнулся Угрюмый. – Я, как видишь, вот он, живой и здоровый.
– А как же так получилось? – уставился я на него, а потом с надеждой спросил: – Наверное, Вы его первый успели застрелить? Правда ведь?!
Несмотря на то, что я боялся Угрюмого, мне почему-то