в одном: они были старыми. Я подошел ближе, провел рукой по темному твердому переплету первого тома собрания сочинений Михаила Лермонтова, и, вдохнув немного пыли и ощущения безысходности, потянул за корешок, вытаскивая увесистую книгу из медвежьих объятий ее собратьев. Шуршание страниц заставило меня осознать, что все это время я провел в тишине, и запах бумаги желтоватого оттенка, местами стертая краска печатной антиквы и нумерация внизу вызвали чувство ностальгии по тем временам, когда я читал маминого Тома Сойера, лежа в кровати под ватным одеялом. Давно это было.
Я пролистал пару стихотворений – хоть и не люблю Лермонтова, но его “Дума” и “Пленный рыцарь” весьма интересны – и перешел к поэмам. Прочитав отрывок “Демона”, я положил книгу обратно на то место, откуда взял, и снова начал бегать взглядом по авторам и названиям, высеченным на переплетах, остановившись на “Графе Монте-Кристо” старшего Дюма, но, оценив размеры книги, решил продолжить поиски подходящего чтения, дойдя до того самого гения споров и коротких рассказов – Эрнеста Хемингуэя.
Начав со “Снегов Килиманджаро”, я закончил на “Старике и море”, а за окном солнце уже клонилось к опушке леса, готовясь облить темнеющее небо парой пакетиков крови.
– Максим! – донеслось с входных дверей, – Ты дома?
– Да, – хрипло вымолвил я, пытаясь крикнуть, – Дома! Жив, здоров!
– Кушал что-нибудь? – бабушка появилась передо мной на пороге комнаты, облаченная в темно-синее платье с узором.
– А ты куда собралась?
– Дурень, я только вернулась. Ты тут один сидел все это время и даже про бабку ни разу не вспомнил? Я на работе была, уехала, когда ты там с дровами мучался, крикнула же тебе, что до вечера.
– А-а-а, точняк, ты же говорила… – а я и забыл.
– Ну так что, ел? Чем обедал то?
– Чем обедал?.. Ну, я… а сейчас не обед разве?
– Время видел? Или вы там в Москве только в шесть садитесь обедать?
– Да ну! Уже шесть? Я думал часа три только… зачитался немного, – я бросил законченный сборник рассказов на постель, заметив, что она до сих пор не заправлена.
Она подняла уголки губ в непринужденной улыбке, взглянув на Хемингуэя.
– Ожидала чего угодно, но только не такого объяснения. Я бы охотнее поверила, что ты все это время где-то кутил.
– Приношу свои глубочайшие извинения, – я скривил голос, чтобы стать похожим на человека высокой культуры, – Но такие низкосортные слова презрены моему словарному запасу.
Я ухмыльнулся и склонил голову, почтенно закинув руку за спину, вызвав легкий смех у бабушки.
– Эх ты, Пушкин! Идем обедать. Я там еще конфет привезла с собой, в сумке лежат.
– Да я не особо по сладкому, но если ты настаиваешь…
– Да-да, уж мне не жалко, но сначала плов доедим, не выкидывать же его.
– Ну тут не поспоришь, грешно будет.
Я завалился на диван, положив голову на спинку. Потолок был какого-то бирюзового оттенка, а лампы, по обычаю, работали не все. Люстру