пушечных выстрелов. Это Петропавловская батарея Кронштадта салютовала кораблям «Восток» и «Мирный», отправляющимся на поиски неведомой южной земли. С кораблей ответили залпами своих орудий. Матросы пять раз дружно прокричали «ура».
Мрачные кронштадтские форты отступали всё дальше и дальше. Всё меньше становились силуэты военных парусников, стоящих на рейде старинной русской морской крепости. Так 4 июля 1819 года начиналась русская страница в истории поисков загадочной «терра аустралис инкогнита».
Отдан последний швартов – последняя зримая нить, связывающая «Адмирал Владимирский» с родным севастопольским причалом. В такие минуты кажется, будто не корабль покидает причальную стенку, а она сама вместе с твоими близкими и друзьями отодвигается всё дальше и дальше, предназначая кораблю долгие месяцы одиночества в безбрежном океане.
Сердце пощипывает жалость к тем, кто без тебя остаётся на берегу и в ожидании нескорой встречи тоже испытывает тоску. Машу рукой в ответ жене Наташе, дочкам Лене и Марине, машу и чувствую, что не сказал им на прощание чего-то такого, что сделало бы нас ближе на время разлуки. А тут ещё гремит флотский оркестр и марш «Прощание славянки», которым всегда провожают военных моряков в дальние походы, поджимает к горлу спазм…
Мысли и ощущения знакомые, не раз уже пережитые. Но сегодня, в обычный день 2 декабря 1982 года, всё видится совсем иным. Одно дело, когда ты уходишь в моря на плановую боевую службу, где тебе всё знакомо, понятно и привычно. И совсем другое – когда ты идёшь в поход, который должен доказать всему миру, что да, действительно, именно русские мореплаватели первыми нашли на Земле её шестой континент, что именно за русскими был и остаётся на веки вечные приоритет в открытии южнополярного материка…
«Адмирал Владимирский» медленно огибает мыс Павловский, оставляя слева по борту главные символы Севастополя: Графскую пристань и Памятник затопленным кораблям, – выходит за боновое заграждение Севастопольской бухты. Декабрьский норд-ост больно хлещет по лицу, но мы ещё долго не уходим с верхней палубы. За кормой родной и любимый город, чей силуэт с моря особо рельефно очерчен ажурными мачтами боевых кораблей, заводскими трубами Севморзавода, шпилем Матросского клуба, ротондой Панорамы, золотым крестом усыпальницы знаменитых русских адмиралов, о котором писатель Николай Черкашин поразительно глубоко сказал, что он впечатан в севастопольское небо, как солдатский «Георгий» за отвагу.
Холод начинаю чувствовать только сейчас. Надо спускаться в каюту. Как-то там расположился мой сосед кинооператор, которого привезли на «Владимирский» с многочисленными коробками и ящиками с аппаратурой буквально накануне отплытия. Осторожно, чтобы не задеть какой-нибудь из сваленных в каюту предметов, открываю дверь. Хозяин технических средств сбора и накопления визуальной информации с крайне озабоченным видом восседает на самом большом и потому загадочном ящике, копаясь в редкой по тем временам кинокамере «Красногорск».