утешения. Именно благодаря идеальному образу моей жены, что безмолвно стоит на столе фотографией, я выжил – не дал сгубить себя в угаре пьяном. Потому что верил: однажды она вернется, и мы заживем по-старому.
Иван, засмеявшись, встал.
А я остался с тревожной мыслью – а вдруг она сегодня со мной, чтобы сказать, что уходит теперь навсегда. Поймал ее взгляд. Она взглянула и отвернулась. И это движение охладило мой пыл. Между нами по-прежнему висело предательство – злое чудовище невероятных размеров. И унижение – оно прожгло в моем сердце дыру. И подозрение – я не тот мужчина, которого она в кумиры придумала.
Выпили и еще…. Развязались языки.
Разлад в нашей семье стал главной темой застолья.
Ляльке бы сейчас досталось, но я решил ей прийти на помощь.
– Один очень умный человек сказал: никогда не оглядывайся назад – просто оставь прошлое позади и найди что-то лучшее в настоящем.
– Уж не Гончарова ли? – съехидничала жена, и я стал объектом порицания.
Никогда еще за свою ложь не получал я награды выше.
В минуту уединения она сказала:
– Спасибо, Мыгра.
И бросилась в мои объятия, как самое уютное место на земле. А я зарылся в сладостный запах ее волос. Коснулся губами ее губ, и от печали перехватило дыхание. Это был сон – это просто не может быть правдой! Лялька в моих объятиях! Я прижал ее изо всех сил. Потом взял в ладони ее лицо и упер наши лбы.
– Не думал, что сегодня увижу тебя.
Перецеловал ей брови. Тронул губами ее переносицу; легко, словно бабочка, черкнул по ресницам; едва-едва, словно шепот, коснулся губ – снова и снова.
– Что ты делаешь?
– Забираю тебя в себя. Жаль мы в гостях.
Снизошло умиротворение. Я не стану таким, как все. Никогда не стану, потому что открыл и вобрал в себя истинную красоту. Всю оставшуюся жизнь готов нести ее в себе – обжигающую, как сокровенная тайна, и хранить ее так же доблестно, как мальчиш Кибальчиш военную тайну.
– Я тебя никогда не забуду, Оля Крюкова, – снова прильнул к ее губам.
И снова почувствовал вкус печали. Она поглотила меня, но вдохнула надежду.
Наши сердца бились в унисон.
– Давай будем думать, что сегодня мы первый раз встретились.
– Мыгра, – дрожащим голосом прошептала она, – ведь я тебя тоже очень люблю….
Двусмысленно это «тоже» – то ли она любит, потому что я люблю ее, то ли любит своего Куликова и меня тоже?
Больше она не могла говорить – из глаз ее брызнули слезы. А потом ее прорвало. Лялька никогда в жизни так не ревела (по крайней мере, на моей памяти) – до икоты, до того, что больше вообще не могла издать ни звука.
Тем не менее, в ванную постучали:
– У вас все хорошо?
Пушнинкова, которая теперь Иванова, быстро все сообразила – обняла Ляльку, усадила за стол, принялась потчевать:
– Успокойся – вы не все еще растеряли.
Стуча зубами о край стакана, Лялька сказала:
– Я бы предпочла, чтобы выбор оставался за мной.
Наверное,