что гитлеровец с автоматом, явление куда менее пугающее, чем явно впавший в мистически экстаз совслужащий. Семен почувствовал, что волосы у него на голове вот-вот начнут шевелиться.
Совслужащий между тем словно окончательно с катушек съехал:
– Православная Иерусалимско-Палестинская Лига! – возгласил он. – Запомнил? ПИПЛ сокращенно.
«Ой», – только и сумел подумать Семен. Ничего более вразумительного в его голове не возникло. «Ой, ой, ой», – вернулся он к прежней мысли.
Совслужащий как-то весь обмяк, поскучнел и даже словно бы поглупел:
– Я что-нибудь говорил? – подозрительно спросил он.
– Да.
– Что?
– Что другие жизни отдали, и все такое…
– Так чего же ты еще тут? Или хочешь, чтобы я милицию вызвал?
27.
Вернул Семена в Южную Пальмиру Григорий Карась, так и не побывавший в гитлеровском плену. Когда пришло время, авторитетные товарищи поручились за него, как за бесстрашного крымского партизана, беспощадного к врагам родины и их пособникам, невзирая на лица. Из армии, правда, его поперли, но ответственный пост в мясомолочной промышленности Южной Пальмиры предоставили. Должность была не пыльная, но расстрельная. И дело было не только в том, чтобы обучить нужных людей отличать молоко от его видимости, но в том, чтобы для начала исхитриться как-нибудь добывать само молоко. К каждой доярке смотрящего не приставишь. Да и самому смотрящему жить как-то надо. Так и капли молока для трудящихся не добудешь, не говоря уже о руководящих работниках, которым видимость молока за молоко не продашь.
И все же молоко исправно поставлялось высшему начальству, а видимости молока разной степени приближения к истинному продукту – трудящимся, хотя, и с перебоями, которые продолжались десятилетиями. Система работала исправно, казалось бы, независимо от участников процесса. Как это получается, иногда пытался постичь Григорий Карась, но всякий раз терпел неудачу. Иногда сильнейшим образом искушала спасительная мысль, что все осталось как при крепостном праве, но интеллектуальная честность не позволяла всерьез принять гипотезу, что и при крепостном праве в основном производилось не молоко, а его видимость. В конце концов, чтобы отделаться от самого себя, Григорий Карась придумал понятие «развитое крепостное право», чем и удовлетворился, хотя механизмов производственного процесса это словосочетание ни в малейшей степени не объясняло. Зато на время успокаивало пытливый ум, а что еще пытливому уму от себя надо?
И не забывал Григорий Карась ни бывшего своего политрука Пинхаса Свистуна, ни о поручении его. На официальные запросы, которые он отправлял, приходил стандартный ответ: «Пропал без вести». Попытки выяснить что-нибудь неофициально тоже закачивались безрезультатно. Однако смутное подозрение, что именно обстоятельства пропажи Пинхаса спасли его от плена и сделали партизаном, не покидали Григория. Он с неослабевающей настойчивостью продолжал посылать официальные