маленькая моя, – она такая бледная, губы почти синие, и это меня пугает почти так же сильно, как и пустая стеклянная больничная люлька для младенцев.
Дотрагиваюсь до ее руки, когда в палату входит ее гинеколог.
– Иван Алексеевич, вам лучше уйти отсюда, – как сумасшедшему говорит он. За его спиной маячит та самая женщина, что привела меня сюда.
– Что с ней? – я инстинктивно сжимаю ее ладонь, такую холодную. – Где мой сын?
– Иван Алексеевич, давайте пройдем в мой кабинет, – успокаивающе поднимает руки врач. – И мы поговорим там в спокойной обстановке.
Эта фраза меня перемыкает.
– В спокойной обстановке? – склоняю голову. – Ты охуел? Где мой сын и что с моей женой?
Снова ствол в руке, словно ее продолжение.
– У тебя секунда, чтобы ответить, блядь, прямо здесь!
– Понимаете, – блеет он, не сводя безумного взгляда со ствола, – Такое бывает…
– Не понимаю, – мотаю головой я. – Конкретнее, херов ты коновал!
– У Вероники Владимировны открылось кровотечение после родов. Нам удалось его остановить и даже сохранить матку, чтобы у вас были другие дети.
– Что за хуйню ты несешь? – перед глазами летают какие-то мухи, и я пытаюсь их сморгнуть. – Какие, блядь, другие дети? ГДЕ МОЙ СЫН?!
– Иван Алексеевич, примите мои соболезнования. Дело в том, что…
Я бью его в нос. Когда бью, даже тремор пропадает. Кости хрустят под костяшками, а кровь хлещет из разбитой, переломанной переносицы. Бью еще раз. В челюсть. И еще раз. И еще, и еще…
Где-то истошно вопит женщина почти в унисон с криком в моей голове. Но я не могу отвести взгляда от окровавленного лица, потому что хочу, чтоб он захлебнулся своими сучьими словами.
– Помогите кто-нибудь!!!
– Ваня, – ее тихий, хриплый, царапающий голос за моей спиной. – Ваня.
Оборачиваюсь резко, в одно движение оказываюсь рядом с ней.
– Мой малыш, – целую ее в щеки, лоб. – Моя сильная девочка.
– Скажи им, чтобы вернули его, – шепчет, уцепившись за мой рукав. – Он наш. Точно наш с тобой, – всхлипывает она, не сводя с меня взгляда красных, опухших глаз.
– Наш, конечно, наш, – говорю, и куда-то внутрь меня, в самую середину, только сейчас долетают осколки слов этого мудака. Примите мои соболезнования… Примите мои соболезнования…
– Они его забрали и несут какой-то бред, – бормочет она как в горячке. Все смотрит на меня, как на бога, как на мессию, как на того, кто всегда решает все ее проблемы. Все ее проблемы, да. – Я его видела, ощущала. Он плакал. Не мог он умереть. Найди нашего мальчика.
Я молчу. Потому что просто не понимаю конкретно сейчас, что именно мне нужно делать. Что я должен делать? Какой-то ком в горле мешает говорить, но я стараюсь его протолкнуть поглубже.
– Ты поспи, моя хорошая, – сжимаю ее руку. – Ни о чем не переживай и восстанавливайся. Хорошо? А я им скажу, ладно?
– Ваня, – ее хватка слабеет, но взгляд все еще прожигает меня до костей, – пообещай мне, что вернешь мне нашего сына, –