эту… а, ну, их. Вон какая породистая зато, мечта Рембрандта. Прохладно всегда дома от ее стерильности. Тихо. А дети быстро растут. И потом, мать внуков давно ждёт. Пусть занимается. Меньше меня допекать станет. Надеюсь… Три года с небольшим уже ни слова. Во вторник будет, – Фил заглянул в календарь, прикинул, – во вторник – ровно сорок месяцев. Может, подбодрить ее улыбками новобрачных? Нет, ну, что за дичь ты несёшь? Нужна она тебе? Брось… Нужна, черт, как же она мне нужна. Сорок месяцев. Ну, и что с того? Хоть триста… Дурацкий галстук. Скорее бы уже завтра.
По плану отца Глеб и, правда, рос быстро и не отвлекал его от неотложных конференций, публикаций и стажировок. Мальчик, окружённый дамским царством, с малых лет привык к опеканию и потаканию. Мама Фила посещала с Глебом консерваторию по ежегодному абонементу и прочила ему успех на лучших мировых концертных площадках классической музыки. Мама Анны настаивала на биофаке и часто брала ребёнка на семинары под предлогом того, что оттуда они поедут в зоопарк или бассейн. Сама Анна быстро потеряла всякий интерес к жизни с Филиппом вскоре после того, как впервые услышала монолог с зеркалом, доносящийся из ванной. Она была спокойной и довольной своей сытой, благополучной жизнью, имела пару любовников в год и считала, что жизнь ее удалась. Фил был вежлив, терпелив и сдержан. Вежлив он был до бешенства окружающих. Там, где у других терпение заканчивалось, его только начиналось. Доктор наблюдал за окружающим миром через призму человеческих слабостей и снисходительно смотрел сквозь песочные бури и замки своих пациентов и близких. В то время как свои собственные бури хранились глубоко-глубоко и терзали его по ночам.
Чарли, едва покинув реальное измерение Фила, поселилась в ином, зеркальном измерении, по ту сторону осознания, там, где Фил был лишь марионеткой. Она регулярно приходила в его сны, молчала, долго смотрела на него опустошающим взглядом, не слышала его оправданий, упрёков, уговоров, обещаний. В момент, когда Филипп достигал предела терпения в попытке докричаться до неё, сдвинуться с места, сделать тягучий шаг навстречу, Чарли разворачивалась и уходила. Сон повторялся всякий раз с неизменным сюжетом, но в разных обстоятельствах: то днём – в сквере, то ночью – в заброшенном доме, то вечером – в поезде. Док пытался ее остановить, догнать, найти снова, снова и снова, но то ноги не слушались, то пелена тумана сгущалась, поглощая фигуру любимой, то уходящая превращалась в мираж и догоняющий пронзал пальцами воздух в попытке ухватить край ее платья.
Реальность, подобно антикварной пишущей машинке, сухо стучала по рельсам памяти бесцельной чередой дней, недель, лет. Когда сыну исполнилось двенадцать, Филипп подобрал для наследника школу в Швейцарии и вскоре будущий дипломат отбыл с матерью заканчивать среднее, получать высшее образование и расширять чувственный кругозор в европейских широтах. Двенадцать семейных лет в дополнение к трём, ранее проведенным в одиночестве, составляли ссылку в ощутимых пятнадцать лет. Долгих, остро осязаемых пятнадцать лет с редкими, короткими пересечениями их разнонаправленных с