сказал один из гребцов.
– Вы можете меня снова развязать. Он правда чешется.
– Мы тебя развязывали, когда останавливались пообедать.
– Тогда он не чесался.
– Может, мне ему снова врезать ятским веслом по ятской голове, господин Штырь?
– Хорошая идея, господин Тюльпан.
В темноте раздался глухой стук.
– Ай.
– Больше не создавай проблем, приятель, а то господин Тюльпан потеряет терпение.
– Ага, ять, это верно. – За этими словами последовал звук, напоминающий работу фабричного насоса.
– Ты бы полегче с этой штукой, а?
– Ничего, господин Штырь, до сих пор же она, ять, меня не прикончила.
Лодка с хлюпаньем остановилась у крошечного, почти заброшенного причала. Высокую фигуру, которая недавно привлекла к себе внимание господина Штыря, сгрузили на берег и затащили в переулок.
Мгновением позже в темноте раздался шум удаляющейся кареты.
Может показаться невероятным, что в такую дрянную ночь кто-то мог стать свидетелем этой сцены.
Но свидетели были. Вселенная требует, чтобы наблюдатель был у всего, иначе она перестанет существовать.
Из теней соседнего переулка, шаркая, вышла фигура. Рядом с ней, прихрамывая, держалась другая, пониже.
Они смотрели, как отъехавшая карета исчезает в снегопаде.
Та фигура, что поменьше, сказала:
– Так-так-так. Ну и дела. Человека спеленали и мешок на голову надели. Интересные дела, да?
Фигура повыше кивнула. Она носила огромное старое пальто, которое было ей велико на несколько размеров, и фетровую шляпу, которую время и погода превратили в мягкий колпак, свисающий с головы хозяина.
– Рвать-колотить, – сказала фигура. – Копна в штанах, бабах и чудак-человечек. Говорил я вам, говорил. Десница тысячелетия и моллюск. Разрази их гром.
Помолчав, фигура запустила руку в карман и извлекла сосиску, которую разломила пополам. Одна половинка исчезла под шляпой, а вторая была брошена маленькой фигуре, которая в этой паре отвечала за речь – по крайней мере, за вразумительную речь.
– Похоже, грязные делишки тут творятся, – сказала маленькая фигура, стоявшая на четырех лапах.
Сосиска была съедена в молчании. Затем пара снова двинулась в ночь.
Как голубь не может ходить, не качая головой, так и высокая фигура, похоже, не умела двигаться без тихого бессвязного бормотания:
– Говорил я им, говорил я им. Десница тысячелетия и моллюск. Говорил, говорил, говорил. О нет. А все покончалось, а я говорил. Чтоб их. Порожки. Говорил, говорил, говорил. Зубы. Как там этот век зовут, я и говорю, что говорил, вина-то не моя, вот оно как, вот оно как, само собой разумеется…
До его ушей сплетня в конце концов дошла, но к тому времени он сам уже стал ее частью.
Что же до господина Штыря и господина Тюльпана – о них пока что следует знать лишь одно: они из тех людей, которые обращаются к вам «приятель». Приятельских чувств такие люди не испытывают ни к кому.
Уильям открыл глаза. Я ослеп, подумал он.
Потом