юте[3]…
Шторм на убыль пошёл… Ветер стих.
Мы лежали, не веря в спасенье…
А сейчас я пишу этот стих
Городской тихой ночью осенней…
Ода женщине
Да, понимаем ли, что женщина – не самка?
Изящностью пантеры женщина полна,
Но это – чисто женская осанка!
Что слепы мы, поймите, – не её вина.
Конечно, силы у неё, как у тигрицы,
Но сколько нежности несказанной в глазах!
Вы дайте трон – и женщина царицей
Украсит трон любой на совесть, не за страх.
Да, как волчица, за волчонка вас потреплет:
«Не надо пить! Не надо жрать! Вы ж – человек!..»
Но этот чудный, сладостный в постели лепет,
Объятия и поцелуи ваших век!
Да, понимаем ли, что женщина – богиня?
Она нисходит с высоты до серых масс,
И тащит, тащит, тащит, словно героиня,
Как на войне, убитых жизнью, тащит нас!
Да, понимаем ли, что всё, что есть на свете
Не стоит любящей, единственной жены:
Она – и солнце, и вода, и тёплый ветер,
И без неё дни счастья наши сочтены!..
Незнакомка
Прошла и села у окна, и замер зал.
Прошёл Пилат… Прошёл Христос… Прошёл Иуда…
Я с чашкой кофе через столик замерзал —
Из-под ресниц ни взгляда на мужскую стать и удаль.
Вспорхнули только раз: на профиль Сирано —
Красавиц чаще поражает лишь уродство,
А дождь хлестал, и в мире было сыро, но
В кафе уютно пахло кофе, мраком и банкротством
Идей великих, чем кормили нас века.
Кальян дымился ароматом тайны секса.
Ни дуновенья творчества, ни ветерка —
Лишь властно жили и вовсю работали рефлексы.
Мужчины ждали, что заявится сам Вакх,
Все дамы предвкушали появленье Зевса:
Тем без вина и жизнь – не жизнь, а полный швах,
А дамы ждали воплощенья мифов Зевса в сексе.
Одна коровой[4] жаждала познать оргазм,
А та медведицей[5] готовилась отдаться,
А третью жёг не детски и манил соблазн
Родить героя и в истории Руси остаться!..[6]
Одни курили ладан в тихом уголке,
Других заворожил кальян пороком сладким,
А третьи в туалете трахались на потолке —
И отдавались счастью божьей жизни без оглядки.
Официанты всё несли, несли, несли!
За столиками ели, ели, пили, жрали
Счастливые до дна двуногие нули,
Несясь в тупик на сумасшедшем современном ралли!
Ревела музыка, и кое-кто топтал,
И жизнь, и пол трясущегося ресторана,
Не замечая, что идёт последний тайм,
И ест, и пьёт, и дышит он сладчайшею отравой.
Я всё смотрел на незнакомку из угла —
Она сидела у окна в пол-оборота,
И непривычной отрешённостью влекла,
Но чтобы сделать первый шаг я, к сожаленью, робок.
Казалось,