роморгавшись и вытерев выступившие на глаза слёзы, огляделся, благо тело внезапно тоже получило свободу, и он смог повернуть голову и даже приподняться на локте.
Лежал он на полу. Кажется. Вывод такой он сделал лишь потому, что, благодаря земному притяжению, лежать на потолке у него вряд ли бы получилось. Только этим зеркальный пол отличался от зеркального же потолка и таких же зеркальных стен.
Вся комната была изломана: и стены, и потолок, и пол состояли из узких полос, соединённых каким-то ненормальным строителем как попало. Углы наползали друг на друга, выпирали острыми гранями, напоминая сюрреалистическую скульптуру. Всё сверкало, сияло, переливалось. И с каждой поверхности на него смотрел он сам: бледный, с испуганными глазами, с растрепавшимися волосами, в порванной куртке, измазанных землёй джинсах и рубашке с оторванной у воротника пуговицей. На скуле темнел большой синяк, разбитая губа распухла, на подбородке засохла сочившаяся из неё кровь.
– Красавец, – пробормотал он.
Попытался встать, но тут же зашипел и схватился за колено, которое словно спицей проткнули при первом же движении.
А вот это уже плохо. На одной ноге далеко не ускачешь. А выбираться надо. Не сидеть же здесь целый век в ожидании, когда его спасут? Да и кто спасать будет? Никто не знает, где он и как здесь оказался. Он и сам этого не знает. Вспомнить бы ещё, что было утром? И сколько он тут провалялся?
Снова начал вставать, и вдруг понял, что уже не один. В зеркалах отразился молодой мужчина. Чересчур молодой: на вид не старше восемнадцати, только-только школу закончил. Давно не мытые светлые волосы висели сосульками, серые глаза припухли и покраснели, словно парень несколько ночей не спал, кожа бледная, будто он целыми днями в помещении сидел, на улицу не выходя. Лицо – юное, без морщин и прыщей, было бы симпатичным, если бы не презрительное и надменное выражение, делавшее его весьма неприятным.
Парень молча смотрел на сидящего перед ним мужчину, тот, не отводя глаз, рассматривал своего тюремщика. Почему-то сразу понял, что не с добром явился к нему мальчишка, не скажет, как ему отсюда выбраться.
Они помолчали, разглядывая друг друга, потом парень скривил губы в усмешке и проговорил:
– Ну, здравствуй, великий маг, – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Долго же я ждал этого момента.
– Какого? – поинтересовался тот, продолжая глядеть на парня. Впрочем, даже если бы он и отвёл глаза, это бы не помогло. Отражения юноши смотрели на него с каждой зеркальной грани.
Парень снова ухмыльнулся:
– Теперь ты в моей власти и посмотрим, помогут ли тебе твои замечательные друзья. Впрочем, держать я тебя не буду. Сможешь выйти – выходи. Только тогда здесь твоя дочь окажется. Или жена. Или подруга твоя ненаглядная из Тайной полиции. Так что думай, маг, думай.
– О чём? – хмуро спросил мужчина.
– О посохе всевластия, – жёстко ответил мальчишка. – Он мне нужен, и ты должен его достать. А не надумаешь – знай: в этом лабиринте ещё никто не выживал. Он любит сводить с ума. Медленно, долго, расчётливо. Только мне удалось взять его под контроль и теперь я – его хозяин. Прикажу: станет ровным и гладким, дорогу к выходу фонариками выложит. А захочу – стены сойдутся и раздавят тебя, как мошку. Так что тебе решать, маг.
– И как ты узнаешь о моём решении? – хотел сказать насмешливо, но голос дрогнул, и на губах тюремщика появилась ироничная усмешка:
– Я буду наблюдать за тобой. Можешь просто сказать: согласен. Я услышу.
И парень, шагнув в угол, исчез, словно его и не было.
Мужчина закусил губу и замер, опустив голову. Искать выход? Он-то, может, и найдёт. А вот если сюда вместо него жена или дочь попадут? Они точно спастись не сумеют. Согласиться на условия юного мага? Последствия окажутся вообще непредсказуемыми, вплоть до полного уничтожения Земли.
Ситуация складывалась патовая.
Часть 1. Посох всевластия
«Авторадио» надрывалось так, что в ушах звенело. Известная группа пела про жару и звёздные ночи.
Дарк хмуро крутанул регулятор громкости, убавляя звук, и бросил взгляд на залитое дождём лобовое стекло автомобиля: да уж, жара. Который день на уличном термометре красный столбик на пятнадцати-семнадцати градусах стоит. Да и дожди уже неделю льют, не переставая. Лето, блин…
Высказаться хотелось покрепче, но отчим, которого Дарк уважал, давно и накрепко внушил ему мысль, что матерятся всуе только люди, у которых словарный запас находится в зачаточном состоянии. А Дарк, с пяти лет не расстававшийся с книгами, всегда гордился своей начитанностью, да и отчима расстраивать не хотел.
Нет, конечно, отчим ангелом во плоти не был. И в серьёзные моменты мог высказаться так, что заслушаешься, и пасынка не упрекал, когда тот не мог сдержаться. Но дождливое лето к подобным моментам не относилось, и Дарк, тяжело вздохнув, проглотил рвущиеся с языка ругательства. И, чтобы отвлечься, проследил взглядом за «дворниками», которые старательно разгоняли в стороны бегущие по стеклу струи.
День