и не находил ответа. – Видимо, после шестидесяти пяти лет все люди заняты рутиной или исполняют долг и просто покорно доживают до немощи… Что же можно придумать человеку на время дожития, чтобы всё казалось интересным и не терзаться выбором до самой могилы, если ты не болен?..»
Через несколько минут Зарубин вновь посмотрел на никелированный крюк на лоджии. Но несмотря на безвыходность положения, Сергей Николаевич никак не мог реально решиться на лишение себя жизни при полном здравии своего ещё крепкого и прекрасного тела и вовсе не потому, что это грех по Богу, а потому что не верилось, что невозможно найти для здорового тела и души новое, достойное дело, которое будет приносить радость или хотя бы удовлетворение. Зарубин предположил, что, возможно, осталось прожить лет пятнадцать, а в лучшем случае и чуточку больше, то из этих лет нужно отнять время на физиологию, а это половина от оставшегося. «Чем можно занять себя для удовлетворения души, примерно, на полных десять лет жизни, чтобы уйти в небытие с короткой по времени печалью, которую совсем избежать старому человеку никогда, видимо, не удаётся?.. А может, заняться каким-нибудь творчеством, которое не требует значительных затрат?.. Но что я умею?.. Рисовать?.. Нет! Лепить?.. Нет! А может, сочинять стихи?.. Тоже нет! Да и время стихов – в прошлом… А может, попробовать писать прозу?.. Тоже, наверное, нет! Раз уж Лев Толстой свои большие романы называл „многословной дребеденью“ в письме Афонасию Фету, то есть ли смысл что-либо писать мне бесталанному после таких откровений писателя номер один по творческой одарённости?..» – рассуждал Зарубин и вновь, который уже раз, посмотрел на никелированный крюк на лоджии. Поднявшись с низкого табурета, Сергей Николаевич протянул руку и ухватился за провокационный крюк, пытаясь определить для себя, крепко ли крюк сидит в стене лоджии. Крюк казался неподвижным, как бы сильно Зарубин не старался его расшатать. Сергей Николаевич вспомнил, как в детстве в пионерском лагере с друзьями дурачился, пытаясь чуточку придушить какого-нибудь смелого мальчика. Бралось влажное вафельное полотенце и обматывалось вокруг шеи, затем смельчака душили двое, растягивая концы полотенца в разные стороны, придавливая жертве сонные артерии у горла до тех пор, пока у мальчишки не начинала кружиться голова, а некоторые ребята даже теряли сознание и падали на пол. Таких быстро приводили в чувство и спрашивали подробно об ощущениях. Испытуемые ребята рассказывали, что почти ничего не чувствовали и даже говорили о пьянящем головокружении при возвращении сознания и постоянно улыбались, рассказывая о своих приятных чувствах после удушения. Они находились на грани жизни и смерти, но если бы во время потери сознания кто-нибудь продолжил их удушение полотенцем ещё полминуты, то возврат к жизни был бы вряд ли возможен без последствий. Зарубин вспомнил это потому, что не мог принять смерть с болью, если вместо повешения