слова, чтобы их описать.
Атмосфера Неаполя наполняла его дневные часы, проникала в его сны. Даже трудясь над новыми рассказами и слыша, как за соседним столом скрипит перо Генриха, он ощущал вдохновение, рисуя то, что могло бы случиться в одну из этих ночей. Он воображал себя в комнате с ветхой мебелью и потертым ковром на полу, с лампой, которая отбрасывает желтоватый свет. В комнату с деловым видом входит молодой человек в пиджаке и галстуке, тихо закрывает за собой дверь. У него блестящие черные волосы, черные глаза, решительные черты. Не говоря ни слова и не глядя на Томаса, молодой человек начинает раздеваться.
Пытаясь прогнать эти мысли, заключая с собой соглашение, что вернется к ним, дописав очередной эпизод, Томас снова брался за перо, сознавая, что яркость его фантазий оставляет след в каждой сцене, которую он сочинил. Когда Генрих переставал писать, он чувствовал, что должен заполнить пустоту, и принимался строчить с удвоенной силой. Завершив сцену, он бесшумно вставал из-за стола, успевая заметить, как Генрих прячет какие-то листы под записную книжку.
Позже, когда Генрих ушел прогуляться, Томас поднял его записную книжку и обнаружил под ней несколько рисунков обнаженных женщин. Женские ноги и руки, иногда ладони и ступни. Были рисунки женщин с сигаретой или бокалом вина. Но все без исключения модели отличались массивными бюстами с тщательно прорисованными сосками.
Как странно, думал Томас, что мы оба, трудясь над своими сочинениями, держим в уме нечто, подстегивающее воображение. Интересно, заключая сделки, посещая банк или занимаясь поисками деловых партнеров, думал ли отец о чем-то интимном, о том, что заставляло его пульс биться чаще?
Порой, когда Генрих отправлялся на прогулку, Томас хотел к нему присоединиться, но он знал, что брат нуждается в уединении еще больше, чем он, или просто слишком чувствителен к тому впечатлению, которое производили двое одиноких молодых холостяков.
У их квартирной хозяйки были два похожих брата, но уже преклонных лет. Иногда они приходили по вечерам в гости, посидеть на кухне с сестрой, или захаживали после воскресной мессы. Томас сознавал, как странно они выглядят даже там, где к ним давно привыкли. Братья не были женаты, не были одиноки и без конца бранились друг с другом. Некогда один из них был адвокатом, и причина, по которой ему пришлось оставить практику, не оглашалась. О ней часто упоминал его брат, которому немедленно затыкала рот сестра, квартирная хозяйка Генриха и Томаса. Один из братьев был суеверен, в то время как другой, бывший адвокат, отвергал любые предрассудки. Когда суеверный брат лукаво сообщал Томасу и Генриху, что мужчина, завидев священника, должен приложить правую руку к яичкам, другой брат решительно возражал:
– Не вздумайте заниматься такой ерундой. Наша единственная обязанность – вести себя разумно. Для этого нам и даны мозги.
Томас гадал, не выглядят ли они с Генрихом бледной копией этой парочки. Если доживешь до средних лет, сходство станет более явным. По мнению Томаса, они с Генрихом держались