– произнес я в ответ, “ах!” – произнес кронпринц, “ах! ах!” – произнесли фон Мольтке и фон Клюкен-Похмеллинг. И мы всю ночь проговорили о прекрасной Франции и плакали, плакали… вот такими слезами. – Он вытянул палец. – Та-та! Слезами истинных аристократов!
– Убивай, убивай, убивай вражье племя! – визжал Тюлип и носился вокруг гроба, исполняя воинственную пляску скальпа.
– Но вот… прошло четыре года. И ах! – вздохнул симпатяга покойничек. – Какое зрелище, майи гот! Никогда не забуду! Берлин в крови! Орущая толпа! Бунт, революция! Все пошатнулось, рухнуло, все гибнет! Дворец осажден, кайзер в опасности, генштаб в опасности! И кто же охраняет императора? Кто охраняет генеральный штаб? Я! Я! Бонцо фон Громм-Отводен! Застыл – со шпагой наголо и пистолетом наготове. И вдруг… что я вижу? Дверь в кабинет его величества открывается настежь и… о майи гот! – какое зрелище! Никогда не забуду! Выходит кайзер, а за ним фон Людендорф, фон Клюкен-Похмеллинг и фон Мольтке. “Отважный Бонцо! – кричат они мне хором. – Спаси нас! Спаси императора!” И я, оберлейтенант Бонцо фон Громм-Отводен, что я делаю? Я опускаюсь на колено и – с саблей в одной руке, с пистолетом в другой! – кричу сквозь слезы: “Ваше императорское величество! Фюр майнен кайзер унд Гогенцоллерн, кемпфен унд штербен! Сражаться и умереть! Драймаль хох!” И – прыг в окно! И его величество – прыг! – в окно, а за его величеством – прыг! – фон Людендорф, прыг! – фон Мольтке и фон Клюкен-Похмеллинг. Все – прыг в окно! Весь генеральный штаб – прыг в окно! Я! Спас! Императора! Спас генеральный штаб! Драймаль хох! Ура оберлейтенанту Бонцо фон Громм-Отводену!
Он опустил поджатую правую ногу, щелкнул пятками и вытянулся по стойке “смирно”. Из него посыпалась густая пыль.
– Смерть бошам! – упрямо голосил Тюлип.
Он повернулся и с гиканьем бросился в потемки.
Девочка
– Пойдешь со мной?
Тюлип резко остановился. Голос был женский, утомленный до крайности. И прозвучал совсем близко.
– Нет! – прошептал Тюлип и попятился.
– Пойдешь со мной? – настойчиво спросил голос. – Ты что, мам, не слышала? – тихо проговорил такой же близкий детский голосок. – А я слышала: он сказал “нет”!
– Пойдешь со мной? – упорствовал женский голос, не меняя тона.
Чувствовалось, что женщина готова снова и снова повторять свой вопрос.
– Но, мама, он же сказал “нет”! – нетерпеливо возразил детский голосок. – Неохота ему. Ты что, оглохла?
За поворотом подземного хода забрезжил огонек. Появилась женщина со свечой в руке. Ей могло быть лет двадцать или тридцать, а то и все пятьдесят, но не больше шестидесяти. Лицо мертвенно-бледное, без всякого выражения. Две пряди белесых волос свисали на глаза, застывшие словно бы от удивления, язычок свечного пламени придавал им стеклянный блеск. На женщине был засаленный халат такого же грязно-соломенного цвета, что и волосы. Видать, потому она его и выбрала. Незапахнутые полы халата выставляли напоказ жеваную комбинацию,