ворота крепостицы оказались заперты. Но Кузнец был готов к такому повороту, потому велел захватить малую железную пушечку. Она, конечно, стену не проломит, но разве эти дикари что понимают. Онуфрий с любовной неспешностью установил малое орудие, отмерил порох, заколотил ядро и поднес фитиль. Пушчонка грохнула, заполонив понизье дымом, который быстро сдул ветерок с реки.
– Открывай, Кокурейка! Государевы люди к тебе явились! Не перечь воле Белого Царя – худо будет!
В городке поднялся галдеж, бабьи крики, полные страха. Казаки тихо посмеивались. Наконец, створки распахнулись, и к «государевым людям» вышел сам Кокурей в затасканном халате со следами былой роскоши.
– Ясак плачен! Плачен! – замахал он руками.
– Ну, кто ж так гостей встречает? – нахмурился Васька Панфилов.
И казаки толпой повалили в городок, тесня князька с его суматошными попытками остановить «гостей». Дауры, при виде русских, разбегались по низеньким избам. Казаки деловито заглядывали за тыны, во тьму крошечных дверных проемов. Кто-то деловито хватал под мышку курицу или какую-нибудь мелкую утварь.
– Слышь, Кокурейка! – с широкой улыбкой повернулся к князьцу Онуфрий. – Так уж и быть, не буду я брать с тебя ясак. Ты его к весне готовь. Но видели мы, что твои дураки ржу косят неспелую. Почто так?
– Земля дурна, – набычившись, подбирал даур неудобные русские слова. – Рожь плохой. Всё плохой. Не хочу урожай.
Звучало дико, но Кузнец не хотел разбираться.
– Богато живете, – хмыкнул он. – Так ты, можа, мне свой хлеб отдашь? Коли тебе он ни к чему?
Кокурей на миг задохнулся, когда слова русского «князя» дошли до него.
– Ой-ай! – заголосил он. – Берись! Натка, всё берись! Берись и уходи!
Старенький даур ткнул пальцем в крепкий берестяной балаган. И прикрыл почти безбородое лицо ладонями, покрытыми сетью вспухших жил.
– Айда, мужики! – махнул своим людям приказной.
Дощатые двери выбили, и казаки с жадностью кинулись к внушительным ямам. Конечно, ячменя, ржи, гречихи, гороха в амбаре совсем немного осталось – накануне нового урожая так всегда. Но ежели с умеренностью подойти, то запасов зерна войску хватит на три седмицы. А то и месяц.
– Ай, спасибо, Кокуреюшка! – потеплел голосом Кузнец. – Хороший ты даур! Не то, что иные. Непременно скажу об том Белому Царю! Чтоб, значит, и на Москве знали, какой есть на Амур-реке лучший из князей.
Кокурей натянуто улыбался, не понимая и половины из сказанного. Он ждал только одного: когда страшные лоча выйдут, наконец, за крепостные валы.
– Хорошо у тебя, князь, да нам в путь-дорогу пора, – увидал Онуфрий думы даурца. – На прощание дай нам провожатого. Кого молодшего из семьи своей.
Кокурей, усыпленный интонациями русского предводителя, поначалу не сообразил. Но, когда смысл сказанного дошел до него, вдруг резко скинулся, снова замахал руками и закричал:
– Нет! Мой дасть аманат! Курген дасть! Нет! Все гость уходить! И ты уходи, лоча!
– А я вот в дому твоем гомон