Замещал его тогда друг, рыжий и вредный. Он меня терпеть не мог, и я его тоже. Процесс моего развития как музыканта его не интересовал. Я не его ученик, отчитываться он за меня перед дирекцией не будет. Каждый урок, как правило, всегда оценивался на троечку. Интерес к музыкальному искусству у меня ослабевал с каждым днем. И вдруг – этот вальс!
Как всегда, с унылым видом я сел за инструмент. Сыграл старые пьесы, которые уже выучил давно и продолжал играть от урока к уроку. И вот, наконец, новый ужасный вальс. Я открываю страницу, и начинаю, путаясь в пальцах, что-то «мямлить», «с листа». Педагог, конечно же, недоволен. Но я забыл сказать, что моя мама Лидия Александровна, педагог английского языка в средней общеобразовательной школе, свою работу заканчивала в середине дня, к часам двум-трем, и часто успевала приехать на мой урок в музыкальной школе. Во-первых, поговорить с учителями о моих, как правило, недостатках, а во-вторых, так как музыкальная школа была достаточно далеко от нашего дома (нужно ехать на троллейбусе остановок семь-восемь), и мы вместе возвращались домой. Она всегда беспокоилась, когда я один в 10-летнем возрасте перемещался по городу. В тот злополучный день она успела прийти под конец моего урока, как раз в тот момент, когда я никак не мог вскарабкаться на скользкую гору этого вальса. Открывая дверь в музыкальный класс, мама, как человек, не лишенный музыкального слуха, обнаружила совсем не знакомые звуки пьесы, которую я пытаюсь сыграть с листа. И буквально сразу, без предупреждения, выложила моему мучителю: «А вчера Лёнечка играл этот вальс совсем по-другому, и так быстро его разучил, что я даже пораньше отпустила его играть в футбол во дворе».
Педагог с удивлением посмотрел на нее, потом на меня, и процедил в мою сторону: «Играй!». И я стал сразу играть, но почему-то не с листа, а то, что сочинил дома и сразу запомнил. Играл я плохо и робко. Пальцы не слушались и заплетались. Кое-как я доиграл свой опус, практически опустив бóльшую его часть из страха «криминального дела». Это – «нарушение многолетнего установленного порядка обучения детей в музыкальных школах: учить с листа до отвращения, тупо механически запомнить наизусть и сыграть это на экзамене, чтобы потом наверняка это полностью забыть. И только иногда заново возвращаться к той или иной пьесе, ковыряясь в нотах, и уже не помня ничего наизусть».
Но вернемся к нестандартной ситуации, которая произошла на уроке музыки в конце 60-х годов ХХ столетия. Сочиненный вальс был сыгран. Очень неловкая тишина. Первой ее нарушила мама, сказав: «Я же говорила, что он "Его" выучил!!». Тишина продолжалась дальше. Я стал ерзать на стуле, готовый расплакаться и убежать из класса. Но прозвучал голос бледного педагога. Вся рыжина его куда-то исчезла, и он мне показался абсолютно белым. Он спросил: «Это …о…что..о??». Я не знал, что ответить, и ляпнул: «Это вальс – "не с листа"». Более умное ничего не шло в голову. Я точно знал, что это вальс. Это три четверти, и на листе музыкальных нот, стоящих передо мной , его не существовало и в помине.
И вдруг,