несколько раз обошла территорию кладбища, выкликая имя принца, но он так и не отозвался. Если бы не разворошенное захоронение и пустое ложе с вмятиной, решила бы, что мне всё примерещилось. В любом случае пора было возвращаться домой – до города ещё несколько миль вдоль шоссе топать.
Руки одеревенели от усталости и едва слушались, но я вернула крышку гроба на место, кое-как закидала землей и разровняла лопатой. Потом нарвала у ограды мальву и очанку и воткнула сверху. Поправила декоративную урну. Вот так. Если не приглядываться, ничего не заметно. А приглядываться и некому: я ещё когда брала лопату из сторожки, обратила внимание на ворсистые ковры паутины и пуфики пыли – сюда несколько десятилетий никто не наведывался, не считая редких туристов, и, наверняка, ещё столько же не наведается. Кладбище старинное и закрыто для новых захоронений. Но лопату я всё равно исправно повесила на гвоздь, к другим инструментам для расчистки дорожек.
К тому времени, когда выбралась на шоссе, начало светать. По дороге зевала и размышляла о том, куда мог направиться принц. Наверное, он уже за тридевять земель отсюда. Я бы, на его месте, делала ноги из нашей дыры. А учитывая резвость передвижений, не удивлюсь, если он прямо сейчас заходит в парижское кафе «Две мельницы» на Монмартре, в котором я мечтаю побывать с тех пор, как посмотрела «Амели», или гуляет с медведями по Красной площади или вообще сидит на Великой китайской стене.
Родной коттедж встретил меня мирной тишиной. На крыше сонно поворачивался флюгер в виде поварешки, ветви сливы дружелюбно погладили по спине, когда я, пригнув голову и прижимая сумку к груди, спешила к крыльцу. Заходила, соблюдая максимальную осторожность, и сразу скользнула к лестнице на второй этаж.
Оказавшись в комнате, кинула сумку на пол и, раздеваясь на ходу, прошествовала в ванную. Зеркало на контрасте с белоснежной кафельной плиткой отразило полный масштаб катастрофы, которая разразилась бы, застань меня бабуля под утро в таком виде: в спутанных рыжих волосах застряли листики и мелкие веточки, одна сережка где-то потерялась, а грязь добралась даже за уши. Я зашла в душ и повернула краны, наблюдая, как вода быстро теряет прозрачность, а мелкий сор и травины, кружась, затягиваются в сливное отверстие.
Особенно долго драила мочалкой ногти. Наконец, выбралась на коврик, обтерлась насухо, облачилась в старую пижаму и вернулась в спальню. Сил сушить волосы уже не осталось – до будильника и так всего полтора часа: лучше встану пораньше и улизну на работу до того, как поднимется бабушка. Все следы я, вроде бы, тщательно замела, но с ней никогда нельзя быть уверенной. У бабули какое-то звериное чутье на мои косяки, даже на те, которые ещё не совершены.
Я завела круглый обшарпанный будильник с выцветшей картинкой какого-то приморского города и упала лицом в подушку. Кажется, не успела даже долететь до неё, а он уже запиликал.
Невысушенные волосы превратились в гнездо. Кое-как причесавшись, я натянула футболку с героиней из «Храброй сердцем». Нетта, когда дарила её, сказала, что Мериду рисовали с меня. Это, конечно, преувеличение,