ядя вверх, на этот потолок, который мог бы служить отличным экраном для просмотра диафильмов. Чем Юрка и занимался, только понарошку, представляя, будто прокручивает плёнку, а перед глазами – сцены любимых историй: детской сказки «Муфта, Полботинка и Моховая борода», страшной повести «Пёстрая лента», весёлой истории про Малыша и Карлсона. В них всё, как и в любимых книгах, но только с картинками.
Долго спать Юрке не нравилось: он хотел пожить в своё удовольствие хотя бы по утрам, вот так лёжа и мечтая, пожить, а не проспать жизнь. Долго спать было и боязно: Старшие запросто могли прийти и подло сделать гадость какую-нибудь: усы из зубной пасты нарисовать или червяка положить под ухо. Полгода долго спать он и не мог: мешало солнце, слепящее глаза с весны до осени.
– Подъём! – крик воспитательницы, который он ждал, как неизбежную часть жизни, обязательно приходящую в одно и то же время. Неужели где-то там, за забором детского дома мальчишка одиннадцати лет может позволить себе понежиться в кровати в будний день после шести тридцати? Может, этот счастливый Миша или Дима ласково попросит маму не будить его сегодня так рано, а подождать ещё полчаса, пока он досмотрит любимый диафильм на своём потолке? И мама не откажет, а начнёт готовить завтрак – яичницу с колбасой и луком, посыпанную свежим укропом. Аромат долетит до кровати, и это Миша…
– Подъём!!!
Воспитательница лупила полотенцем с крепким узлом на конце по тем увальням, которые и не думали шевелиться. Вой и проклятия смешались в воздухе с руганью и шлепками.
Начиналось утро…
День был будничный, а значит, после умывания, завтрака и общего строя в длинном коридоре ждала школа и работа. Чтобы поменьше работать, Юрка записался на множество кружков, но Старшие разрешили ходить только на два из них.
– Юрок, сегодня стрелка с Качковскими после уроков возле разрушенной Молочки, – поделился новостью Попугай, пока они шли с туалета в столовку. Он подскочил, словно выпорхнул из клетки, где его держали Старшие.
– А не пойду я, – неожиданно для себя буркнул Юрка. Он терпел все глупые негласные правила и традиции детского дома, но на этот раз не выдержал – отказался. Участвовать в чужой драке, которую он мало того, что не затевал, так и даже причины её не знает, – это перебор, край, граница! Даже у терпения есть предел, точка кипения, за пределами которой оно превращается в иную субстанцию.
– Ты чё? Ошалел, что ль? Тебе ж Децл башку открутит! – возмутился Попугай. Он не зря прозвище от Старших получил. Не за длинный с горбом нос и не за торчащие ёжиком, как у Scooterа, волосы – а за то, в чём преуспел за свою короткую, но вполне счастливую жизнь: разносить сплетни, прицениваясь, кому их лучше сказать.
– Какая разница, кто это сделает. Он хотя бы за дело, а Качковские наваляют ни за что. Я ведь с корешами Децла у них со двора металл не тырил. Я не при делах – вот и не пойду на их стрелку, – заявил Юрка и твёрдым шагом пошёл к раздаче утренней каши.
Попугай не спешил за ним. Он остановился, будто в раздумье. И вроде бы мысль Кактуса казалась ему разумной, но что-то внутри мешало принять её, что-то, заставляющее соблюдать неписаные правила…
А за твёрдостью, на самом деле, Юрки крылось нервное возбуждение: жребий брошен, и Рубикон перейдён. Не подчиниться требованиям Децла было куда страшнее, чем требованиям… даже директорши.
Нинка разве в приступе ярости каблуком могла по уху дать, а вот Децл…
Вожак у Старших может мстить долго и при каждом удобном случае. До сей поры он на Юрку особо внимания не обращал: не зря ж его Кактусом прозвали. Выживал здесь Юрий Павлович с малых лет, когда усердно работал, приносил каждодневные двести рублей в общак. В учёбе старанием не выделялся, но втихаря любил книги читать – откуда-то эта страсть в нём жила, словно с кровью перетекла от родителей. Мало кто знал о ней, да и стыдно говорить было вслух, но частенько в свободные часы вырывался Юрка в библиотеку, а скопленные деньги тратил на книги. Потому что иные вещи тут же подростки себе забирали для Старших. Книги не брали – найдут под подушкой, да и бросят на пол, как хлам. А чтобы они не копились возле кровати, Юрка их к сторожу в каморку относил. Дядя Ваня по хозяйству в детдоме работал и ночью сторожил, чтоб беспорядков не было и воры не забирались. Дядька добрый был, особенно к тем, кто не хулиганил. Юрку так вообще полюбил – его и все учителя любили, хотя он домашку никогда не делал, а на уроках, особенно на математике, просто сидел и улыбался.
Каша липкой массой затекла в миску. А где-то там, счастливый Миша или Дима, наверное, ест с утра яичницу с беконом и недовольно морщит нос, потому что не любит жареное. Эх, дать бы в нос этому Диме!.. А потом Мише. И кашей в глаз залепить из ложки!
Но в нос, видимо, придётся получать сегодня ночью самому. Будет ведь драка с Качковскими. Там же и кастеты принесут, и свинчатки наденут на кулаки. Вот не дай Бог, убьют детдомовца, так кто потом правды доищется? Да и кому нужна эта правда? Одному только убитому и нужна. А ни врачи, ни милиция не станут ничего искать. Наверное, потому он и Кактус, что выжить хочет, а не за славу детдома биться. В чём слава-то, если сам