Л. Н., близкого друга моего мужа, и мы немного разобрались с этими заметками…», – вспоминает жена. Примерное местоположение пещеры было установлено. Поначалу мы боялись ехать: А. П. М. не любил, когда его отвлекают.
(Из воспоминаний современника Л. Н.)
– Послушай, всё, что не конец – начало, – твердил он каждый божий день.
– С чего ты взял, что я не закончил? – раздражённо гремел голосовыми связками я.
Хотелось, чтобы он поскорее ушел. Вот только я не мог его прогнать. Это даже смешно: я не мог прогнать человека, созданного собственным воображением.
– А с того и взял, – он заволновался, вскочил и снова сел, – с того и взял, что я одинок. А человек не может быть одинок. Не может, и всё тут.
– Хм, – я пожал плечами, пронзая хитрые глаза собеседника клинком жгучего презрения, – это бред. Человек по природе своей одинок. Каждый из нас одинок. Я одинок.
Мой зеркальный враг снова вскочил и нервно заходил по чёрной шершавой земле.
– Нет, это невыносимо, – бормотал он, – не лезет ни в какие ворота. Да это нечто из ряда вон выходящее! Он издевается надо мной, – обратил лицо к невидимой публике, – слышите? Он хочет сделать из меня себя самого… Словом, чу-до-ви-ще!
– Я ничего не хочу из тебя сделать. Я мечтаю тебя уничтожить, – честно признался я.
Мой кудрявый безумец обиженно поджал толстые губы.
– Я тебя уничтожу!.. – фыркнул. – Иди-ка ты к чёрту, папочка! Я могу жить и без тебя. Сам, понимаешь? Сам! – от возмущения мой герой так всплеснул руками, что пребольно ударил их о стенку. Он страшно выругался. Я озадаченно посмотрел на него: и где только нахватался таких слов?
– Хорошо, – сказал, – живи сам, – я сделал вид, что собираюсь спать.
Он растрепал длинные рыжие кудри и пробурчал:
– Я сам найду Марию и сам её поцелую.
Я открыл рот от изумления: что это значит? Откуда он знает? Откуда он всё знает?
– Никакой Марии не существует, – я постарался сказать это как можно спокойнее, но дрожь в голосе выдала моё душевное смятение, – ни про какую Марию я и не собирался писать, – жалко пробормотал я.
Мой своевольный приятель насупился.
– Вот враньё не люблю. Я всё о ней знаю, – юноша приблизился ко мне так, что я чуть не задохнулся от его разрушительной близости. – Мария должна быть моей. Я её поцелую, и мы вдвоём покатимся в ад, – он усмехнулся и постучал по моему затылку. – Здесь… всё это вот здесь… Разгадка… Ключ ко всему…
Тогда он исчез, а я… отчаянно умер, стиснув зубы и не произнеся ни звука.
Прошло ровно девяносто лет с тех пор, как я начал существование внутри закупоренной бутылки. Ровно девяносто – я считал каждый день, и каждый день считал за один год, потому что в нём ровно 365 временных отрезков, 365 обличий уныния. Уныние – это порок, и я 32850 раз грешил и упивался собственным грехом.
(Я не мог не вести счёт – это стало моей биологической потребностью, гораздо важнее еды и сна).
Копаясь в глубинах