города. Минут через пятнадцать вошли в штаб-квартиру южноуральских боксеров. Помнится, я уже был здесь когда-то. Да и Чесменский, видимо, тоже – все присутствующие с ним сердечно поздоровались. А на меня не обратили внимания. Лишь тот, который приводил сюда мою персону для разговора, подошел и уставился, сверля тяжелым взглядом.
– Ты опять прыгаешь через голову?
– Все нормалек, – заступился Чесменский. – Мы здесь по делу. Сможете мне найти хачика Кастаняна?
– Жору?
Чесменский взглянул на меня – я кивнул, подтверждая.
– Его.
– Да без вопросов.
Кто-то позвонил по мобильному телефону и доложил.
– Уже едет. Скоро будет.
Ждем. А братки местные, между тем, парни милые и веселые, развлекали гостя челябинского разговорами – рассказами про приколы тюремные и удалые разборки. Истории в общем-то жутковатые, но в их изложении они были даже забавными. Я поймал себя на том, что думаю: интересно, каково это быть бандюком – бесстрашным и уверенным в себе и в то же время таким ужасно веселым? Они-то уж точно знают, что такое быть мужчиной – не ведать сомнений, не мучиться: прав ты или не прав. Таких ничто не смутит в этом мире – ни окружение, ни то, чего оно ждет от тебя.
Между прочим, один сказал довольно интересную вещь. Отфильтрованная от матов и блатняцкого жаргона, она звучит примерно так: «Счастье – это только отдельные минуты: пришло и ушло до следующего раза. И постоянно счастливыми могут быть только лишь идиоты. А вот горе – это вещь прочная: если уж пришло, само не уйдет». Понравилась мне эта мысль…
Да и пацаны… Сомнения им не ведомы. Сомнения, которые вечно во мне присутствуют, им не страшны. А во мне так сомнения поселились с детских лет и к седым волосам стали прочными, как то горе, о котором только что говорили. Как-то они отыскали лазейку в мою душу и навсегда поселились в ней. Ну, и я всю жизнь сомневаюсь – в том числе, и в самом себе: сомневаюсь, что могу быть хорошим мужем, отцом, специалистом и гражданином… Теперь даже не знаю, каково это – жить не сомневаясь ни в чем.
Вошел Георг Кастанян. Я даже не сразу его узнал – настолько он суетливо и подобострастно кинулся по кругу пожимать длани всем присутствующим. Но это был он и, наконец, оказался напротив меня, протягивая трясущуюся клешню свою. Я проигнорировал жест дружелюбия:
– Ну, давай еще поцелуемся.
От обиды, наверное, голос прозвучал глухо, как со дна колодца.
Один из местных повел разговор:
– Слышь, Жорик, а за тобой, оказывается, должок, и ты отказываешься платить. Вот этот мужик предъяву тебе выставляет. Что скажешь?
Кастанян бросил на него острый, как у курицы взгляд, и опять кинулся ко мне, пытаясь завладеть рукой:
– Дорогой! Ты все неправильно понял… Ты меня совсем не так понял… Просто я машину купил и денег сейчас совсем нет… Но я отдам… Сегодня же отдам… Сейчас…
Хачик кинулся к столу, лихорадочно шаря по карманам и выкладывая попавшие в его липкие пальцы купюры.
– Вот… все, что есть пока. Остальные вечером… Вечером приходи ко мне – все отдам.
– Ага, –