То будто нырял в лазурную небесную гладь, то обратно, в желтую гущу цветов. Веселый, счастливый, вернулся он на свой камень – как на необитаемый остров. Устроился поудобнее и замер в блаженном покое.
Поселок Ивушки одиноким пестрым пятном лежал среди зеленых полей и пастбищ, приткнувшись краешком к шоссе, ведущему в город. Небольшой, тихий, утопающий в зелени, он уютно устроился на холме, подставляя бока ветрам, дождям и солнцу. Максим жил здесь с бабушкой уже давно, даже и не вспомнить сколько. Долго не мог привыкнуть к тишине и покою после городской сутолоки и гомона. Не хватало людских толп, машин, автобусов, шумной ребятни. Густые чернильные ночи пугали шепотом травы и стоном деревьев посреди тяжелого безмолвия. Пугал глухой колокольный звон на старой церкви и молчаливые старички и старушки, живущие в поселке. Да и без мамы было тяжело. Внезапно выдернутый из повседневной суеты, из теплого домашнего гнезда, он долго плакал, тосковал. Жался к бабушке, просил вернуть его домой. А потом стерпелся, смирился. Не забыл, но горевать перестал. И даже понравилась ему эта непривычная тишина поселка. Никто не торопится, не спешит, не тянет его за руку: быстрее, быстрее, бежим, опаздываем. Никто не толкает в спину, не запихивает в переполненное нутро вагона метро, где сонные, безразличные взрослые дышат друг на друга прелыми запахами вчерашнего перегара, табака и нечищеных зубов. Никто не командует: «Туда не ходи! Здесь не бегай!». В Ивушках можно бегать, где душе угодно. Народ тут оказался хороший, спокойный. Стариков больше, конечно, но и дети есть. Кто-то, как Максим, живет со своей бабушкой или дедушкой. Кто-то с родителями. Но таких всего двое. Анютка, ей двенадцать лет. И Вадик, ему восемь, он с папой тут.
В первые месяцы жизни в поселке, как только прошла тоска по дому, Максимка оббегал все окрестные улочки, со всеми перезнакомился. Дома в Ивушках были разные: и ветхие, совсем старые развалюшки, и добротные участки, и даже хоромы попадались. Были и заброшенные, заросшие сорняками. Максим особенно любил там лазать. Никто его за это не ругал.
Год шел за годом, и незаметно для себя мальчик привык к новой жизни, да так, что другой и не представлял. Только вспоминал о маме иногда, особенно перед праздниками.
– Завтра же Пасха! – встрепенулся Максим, соскочил с камня и побежал через поселок к дому.
Узкие тропки, заросшие мятликом, подорожником и звездчаткой, петляли между участков, окруженных облупленными железными оградами. Максим бежал мимо, касаясь оград кончиками пальцев, здороваясь с соседями. Его светлая макушка мелькала в зарослях сирени, как большой солнечный зайчик, пустившийся в самостоятельное путешествие. Бежал вприпрыжку, останавливаясь только, чтобы поглядеть на голубую стрекозу или на божью коровку. Утренняя роса еще лежала на траве в тени деревьев, поблескивая крупными каплями, как россыпь самоцветов. Максим глядел на все это, впитывал в себя зеленую весеннюю красоту и свежесть.
– Бабуль! – крикнул он, подбегая к бабушке и привычно утыкаясь лицом ей в живот. – А я с бабочками летал!
Бабушка обняла внука