его стоял на самой окраине городка, за ним дорога, а за дорогой кочегарка, а чуть подальше гаражи с кроликами и безголовыми курицами. А если пойти вдоль дороги, то будет школа, где ты учился, а если еще дальше и вглубь городка, то будет дом культуры, которым руководил Лазарь Иванович, и рядом парк с тополями, покрытыми пылью. Года за два до смерти матери он любопытства ради съездил в этот городок, сходил туда, сходил сюда, дошел до дома, в котором жил мальчишкой, купил водки в том магазине, где мама покупала ему конфеты, потом дошел до парка и наткнулся на ту самую карусель.
Боже мой! Она стояла заброшенной, разломанной, все заросло кустами с мелкой серой листвой. А дальше было то, про что он написал строчки.
недавно я снова оказался там
в том городке и в парке набрел
ненароком на старую ту карусель
вокруг ни души краска на лошадях
облупилась давно забыла свой цвет
корявый и хмурый помер мужик
шаманский мотор насквозь проржавел
прогнившие доски упали внутрь
лошадки ослепли но они были живы
и я это чувствовал немного похожий
на идиота я залез на одну из них
маленькую и смешную ну поехали
пребольно ударившись я нахожу себя
возле скамейки легшей набок
рядом в заплеванной худой беседке
ржут и матерятся забредшие гопники
а лошадки пристально смотрят вдаль
деревянным невидящим взглядом и мне
бесконечно стыдно непонятно за что
в заброшенном парке в заброшенной душе
поднимаются вихрем горечь и пыль
позорно и быстро убегаю я прочь
путешествия в детство не получилось
не получилось путешествия в небо
Милая Валентина, как же быть мне с прожитой жизнью? С непрожитой, будущей жизнью все понятно. Она туманна, желанна, возможна и бесконечна. А вот та, которую ты уже прожил, – та совершенно непонятна. Непонятно, почему ты всю эту прожитую жизнь двигался какими-то неровными, неверными перебежками. И невозможно ничего исправить. И при всей кажущейся ясности и конечности всего того, что ты прожил, бесконечна пропасть твоего непонимания себя самого. Каждую следующую минуту ты другой. И чужой, и чуждый самому себе. А есть ли ты вообще сам свой?
– Ну и хватит уже кокетничать перед дамой! – слышу я сверху голос Виктора Эммануила Третьего. – Как насчет бокала сухого хереса? – Неужели Фино? Или все-таки Олоросо? – Милостивый государь, мы ведь знакомы столько лет! Как можно такое подумать? Вы же знаете, что я не выношу всех этих экспериментов с открыванием на воздух винных бочек и бездумным купажом! Только естественный флор! – Значит, Фино! – Да, дорогой мой Сбербанк! И к нему пару креветок с грустными глазами!
Мне становится грустно, как винной креветке, и я снова вспоминаю тебя, милая Валентина. Повидаться с тобой в нашем календаре практически невозможно