детьми оставаться на улице, знаете ли, не хочется. Неужели вам не страшно? Бог всё видит!
– Именно, – прошипел Олег Павлович, – видит… Наглость, от которой даже я – человек, проживший нелёгкую жизнь – до сих пор нахожусь в странном состоянии.
Жена рыжебородого прошла мимо Олега и поставила на столик поднос.
– Испейте, сударь, вам станет легче, – пролепетала она и опять юркнула на кухню.
Немая сцена продолжалась долго.
Потом Олег Павлович всё-таки нарушил молчание. К чаю он так и не притронулся.
– Я даю полчаса на то, чтобы вы покинули сию обитель.
Рыжебородый вдруг бросился на колени перед ним, запричитал:
– Прошу вас, сударь, но мне некуда с ними. Пять орущих ртов на улице не прокормишь. А тут мы как у Христа за пазухой. Ну стоял этот дом и стоял. Я год за ним наблюдал. Никого не было, и вот как теперь мне быть? У меня тут трое родились, три, между прочим, сына. Вот у вас есть дети? Вот если вашего ребёнка выгонят на улицу…
– Полчаса, – повторил Олег Павлович, и, пнув столик с кружкой горячего чая, вышел вон.
Забрался обратно в карету и стал ждать. От злости, которая кипела у него внутри, не мог даже рассказать Ивану Григорьевичу о произошедшем.
Кое-как Олег Павлович смог объяснить. Иван Григорьевич так заразительно стал смеяться, что и Олег расхохотался. Правда смех Олега Павловича был больше похож на крик индюков. Поскольку злость ещё кипела внутри него, он не понимал, как ему поступить дальше. На всякий случай сидел в карете 40 минут вместо тридцати обещанных.
И был крайне возмущён тем, что со двора никто не выходил. Не было никакой суеты.
В этот раз пойти с Олегом Павловичем решил и Иван Григорьевич.
Когда открыли дверь, ужаснулись оба.
На пороге лежали пятеро детей. Сначала самый младший, на вид года три. За ним пятилетка и так далее до десяти примерно, а дальше родители: Алёнушка и рыжебородый. Рыжебородый замыкал странную процессию. Лежали они все ровно так, чтобы удобно было делать шаги через них.
Олег Павлович пыхтел как паровоз.
В гостиной повисла тишина.
– Буду лежать тут, – пропел рыжебородый, – пока не помру. Мне что тут, что там.
Он пошевелился и указал рукой на дверь.
– Помоги ближнему своему, и он поможет тебе, – продолжал рыжебородый.
И вдруг все запели хором как в церкви. Заголосили писклявыми голосочками дети, но продолжали лежать смирно.
Голос у рыжебородого был басистым, хорошо поставленным.
Этот концерт звучал в ушах Олега Павловича, проникал внутрь, но не успокаивал, а раздражал ещё больше. И совершенно обезмолвил его.
Иван Григорьевич улыбался. Ничего подобного в своей жизни ещё не встречал. За такую оригинальность он, пожалуй, в былые времена похвалил бы виновника.
– Ну всё, – пропел рыжебородый, – реквием спели, умираем.
После слова «умираем» все скрестили руки на груди.
Долгая