его за табличку.
Слушать это было жутковато. А на следующий день в церковь приехали люди с работы Андрея и рассказали, что он погиб. Во время припадка (Андрей страдал чем-то вроде эпилепсии) он упал и стукнулся виском об угол стола.
Хоронили его наш приход и организация, где он работал. Причём на работе ему приобрели пирамидку со звездой, но после рассказа о том, какую записку он написал накануне, на могилу поставили большой деревянный крест, сделанный в церкви. От родителей пришла телеграмма, что приехать на похороны они не могут. Андрея все очень любили, и на отпевание и поминки собралось много народа.
Шёл Великий пост. Служба каждый день, усталость, масса дел. На девятый день помянули Андрея в трапезной и разошлись. У меня ещё мелькнула мысль рассчитать сороковой день, но понадеялась на прихожан – столько их было на отпевании.
И вот как-то в воскресенье я собираю детей в церковь, а Родион вдруг говорит:
– Вари коливу (так он называл кутью. – Прим. авт.).
– Зачем?
– Андрей говорит: «Ешьте коливу – меня вспоминайте».
– Какой Андрей? У него кто-то умер? (у нас в приходе несколько Андреев. – Прим. авт.)
– Да нет, наш Андрей. Он сам умер.
Я с недоверием посмотрела на Родю. Но всё же рассказала батюшке. Тот сказал, чтобы сварила кутью и отнесла в церковь:
– Помянуть никогда не лишне.
Я сварила и пришла в церковь с мисочкой поминальной кутьи. Там подошла к одной «церковной бабушке» бабе Шуре и спросила, когда сороковой день со смерти Андрея. Баба Шура всплеснула руками:
– Да вчера было!
– А Андрея помянули?
– Какое там! Три службы подряд, замотались.
– Ну хоть кутью-то сварили?
– Нет…
Я протянула мисочку:
– Вот, Андрей просил кутью кушать и его поминать.
Придя домой, я долго тормошила Родиона:
– Как Андрей тебе про кутью сказал?
– Пришёу и сказау! (Родечка не выговаривал букву «л». – Прим. авт.)
– Но как?
А он непонимающе смотрел на меня своими зелёными глазами и всё повторял:
– Ну, сказау и сказау.
Лепесток третий
Господи, Ты знаешь!
Родион всегда удивлял нас. Он не особый фантазёр, довольно замкнутый и молчаливый мальчик, хотя и сорванец. Но в свои три-четыре года он иногда говорил такое, что мы понимали: для него открыт мир, который для нас (да и для всех) является закрытым. Случай с Андреем был далеко не единственным.
Как-то Родя приболел и лежал в кроватке. Вообще, он болел всегда без каких-либо капризов и слёз. Тихо лежал, сложив руки на груди, держал любимую икону святого целителя Пантелеимона и приговаривал:
– Грешиу, грешиу. Теперь лежи, Родя, не греши.
Но однажды я услышала громкий плач и, подойдя к его кровати, увидела, что он просто заливается слезами.
– Что ты, Родя? Тебе так плохо?
И вдруг он начинает взахлёб просить:
– Мама, молись за бабушек!
– За каких бабушек?
– Которых