толкнуть тебя плечом в узости дверного проема.
Ты ребячливо показываешь язык вслед, как вдруг на тебя налетает Шейми.
Бьет рукавами как хищная птица крыльями, хватает когтями, и клюет:
– Это по-твоему шутки?! Совсем рассудок посыпался? Тебе за последние два дня ни одной перитаки не начислили! Ты же совсем не работаешь!
И Шейми приволокла тебя к столу, бросила жертвой в гнездо бумаг. А следом упорхнула к себе. И стала кружить коршуном вокруг кресла: ни сесть, ни постоять спокойно. То губу грызет, то руками всплескивает. И волнуется, на тебя глядит.
Да, перитаки, считай как валюта. Суть и ценность одна: пахай, чтобы заработать на новый день, который также проведешь в труде. И самое лучшее, что ты можешь сделать для своего будущего – работать-работать-работать.
Потому никто не тратит время на лишние слезы, сплетни или бесцельные прогулки. Они не начисляют тебе перитак.
И если ты позволишь себе слишком долго бездельничать, следующий день для тебя может и не настать.
Ты расторопно берешься за бумаги. Глядишь на информатир выжидательно – но тот молчит. И, делать нечего, ты принимаешься разбирать завал.
Прытко раскладываешь: ведомость-ведомость-ведомость, поручение, ведомость. Извещение – в мусорку. Ведомость, ведомость.
Начинаешь приглядываться в слова.
"Обжегся языком", "подпрыгнула от грохота", "прищемил палец" – все это лихо швыряешь в сторону папки с рефлекторным испугом.
"Трясется, глядя в окно", "отказывается перейти мост" – толстенная старая папка страха высоты.
Ты только хватаешься за лист, как тут же находишь ему место. И со стороны – ты хаотичный буран, сметающий все на своем пути. А на деле великолепная машина с четкой системой и планом.
Шейми цокает где-то на периферии. Ходит из стороны в сторону. Но, сдаваясь своим же мыслям, она хватает со своего стола дырокол и идет к тебе. Без обвинений, без объяснений, она принимается складывать отобранные тобой листы, и прошивать их.
Удивительно.
Впервые мне довелось видеть, как Шейми бескорыстно и человечески поступает. Заболела, наверное.
К середине дня кипы листов переместили вас на пол. Обложившись ведомостями, вы, слаженным конвейером, перекладывали материалы.
Как вдруг:
– Готово, – Шейми поднялась во весь рост, вытянулась, похрустела суставами, – отнесу волнение перед праздником Глэдам. Странно, что любой мандраж с самого начала не направляют в отдел радости. Вот мне как будто надо туда-сюда бегать, принеси-подай…
И Шейми уходит, так и не перестав ворчать. И ты сидишь в одиночестве, в центре вороха чьих-то страхов и понимаешь, что внутри тебя тоже теплится тревога.
Перитаки, получается, не просто белые листы – это способ существования. Аббатство следит за каждым шагом, действием каждого человека и решает, кто жизни достоин, а кто нет. И если сверху ведают о твоем праздном безделье, то, получается, и о ночных похождениях прекрасно знают. Тогда почему Эшли Бэрри не приструнили сразу, почему не наказали, не оштрафовали, не заперли? Почему позволяли сбегать? Они чего-то ждут? Но чего?
Конец