в глаза. Два наших темных начала разговаривают. Без прелюдий, без прикрас, без правил. Да, второе из них тоже разбилось вдребезги – оставаться спокойной.
Голоса девчонок мы уже не слышим. Это фон, ничего не значащий, кардабалет, что на задворках сцены играет свою роль. Я же – прима этого действа. А если играть, то по высшему классу.
– Прекрати елозить на мне, – голос низкий, дыхание горячее, где то области шеи.
– Мне неудобно.
Глеб встает. Потом смеряет меня каким-то ненавидящим взглядом, нечто противное и недостойное его. Горячо? Я говорила, что мне горячо? Прости, мой дорогой дневник. Потому что опять соврала. Я для него букашка, которая возомнила себя примой. Его темные глаза гневные. Они уничтожают меня, испепеляют, после таких горячих невидимых касаний. Я превратилась в пепел. А он остался стоять ледяной статуей, что не может ничего чувствовать. Он заморозил не только себя, но и свои чувства. Балет без чувств – бездарность и пошлость. Он больше не играет со мной. Ушел, не глядя, выплюнув, что ждет в машине.
Темная Мила тоже покинула меня, а вместе с ней ушла уверенность в себя. Я снова обычная Мила, маленькая девочка, что мечтает выступать на сцене, но боится показать свои зубки в борьбе за свое место под солнцем.
– Почему ты назвала их подругами? – наш разговор вырулил в привычное русло, мы снова просто друзья, к сожалению.
– Как почему? Мы же вместе учимся, со многими я еще с семи лет общаюсь. Знаешь, сколько всего мы все преодолели? Тебе и не передать.
– И у всех вас одна единственная цель – стать примой балета. Желательно еще и в Большом театре, верно?
– Ну, не прям примой, но, в целом, ты прав, да.
– Тебя ничего не смущает?
– Нет. А что-то должно?
– Там, где есть конкуренция, нет места дружбе.
– Цинично.
– Зато правдиво.
– А что тогда дружба?
– Не знаю. У меня нет друзей.
– … а как же я?
– Ну если только ты.
Диалог, когда ни один из собеседников не смотрит друг на друга, скрывает свои лживые глаза и секреты в них.
Глава 10.
Глеб.
– Не знаешь, что они от нас хотят? – сижу за рулем, слежу за дорогой и только изредка поглядываю на Милу.
Она сегодня грустная. Идеальная прическа, волосок к волоску, все убрано, никакая прядь не мешает. Это жутко раздражает. Хочется запустить руку ей в волосы и растормошить такую ровную укладку, оживить ее. Платье, макияж, туфли – все подобрано со вкусом. И это, бл*ть, тоже раздражает. Какая-то правильная картинка получается. Хочется найти подвох. Эта правильность, она липкая. Как пережеванная жвачка. Через время станешь таким же идеальным, у кого будут костюмы на заказ, приглаженные гелем волосы и нарисованная улыбка. Такая вот будет красивая картинка безукоризненной семьи Навицких. Не хочу такого. Это чуждо мне, непонятно. А главное грызет изнутри от этих мыслей, что за всей мишурой теряешь настоящее, теряешь нужное.
– Кто именно? – голос тихий, почти беззвучный. Она в своих мыслях. Или примеряет на себя