редактор и тогда, когда за это заплатят главному редактору. Поэтому всё заканчивается забастовками рабочих на заводах или телами выпавших из окна проституток. Ещё я позволяю себе вести субботнюю колонку о событиях и людях нашего города.
– Достаточно скверная работа, – согласилась она.
– Отнюдь. Мне нравится освещать нашу с вами жизнь. Видеть, как сухая заметка, проплаченная администрацией или магнатом, превращается в большую статью, на глазах у тебя меняется, обрастает совершенно другими смыслами и играет красками, как только сталкивается с реальной жизнью города. Правда, иногда для этого ей приходится полежать в столе и настояться.
Теперь засмеялась Хэлли.
– Вам ведь не дают писать всё, что захотите?
Я немного помолчал.
– Мы независимое издание с большой аудиторией, потому что газетные мальчишки получают надбавки за то, что разносят номера к парадным купцов и бакалейщиков, приторговывают ими из-под полы на заводах или прикладывают их к толстым альманахам. Но чтобы быть независимым, нужны деньги, а деньги без подписки бывают только от рекламы. Поэтому иногда мне приходится упоминать товары, которые я не хочу упоминать, или писать оды людям, которых я терпеть не могу, но это позволяет мне сохранять творческий подход к остальным материалам. Не припомню, чтобы редактор или цензор хоть раз отзывали мои тексты из печати. Впрочем, нельзя сказать, что я многое себе позволяю.
Хэлли откинулась в кресле и запрокинула голову так, что тени скрыли её. Сорочка едва держалась на хрупких плечах девушки. Мне даже показалось, её одежду вот-вот сдует ветер, ворвавшись в распахнутое окно. Она молчала, пока я рассматривал её тело. Кажется, на ней совсем не было белья. Я решил, что она может угадать мои мысли и смутился.
– Что же самое сложное в вашей профессии? – спросила она, глядя в потолок.
В эти мгновения наверху умирал Берни Ростингсон.
– Подбирать слова, когда их нет. Иногда от увиденного при свете дня можно потерять дар речи.
Я немного задумался, стоит ли приводить ей примеры. В конце концов, это показалось мне излишним – она здесь явно не за тем, чтобы слушать драмы.
– Чем вы занимаетесь? – спросил я.
– В общем… Я просто живу.
– Уже не мало.
Мы снова замолчали. Хэлли полулежала в кресле у камина, и я вновь зашуршал бумагами.
– Моя жизнь не интересна, поэтому вы ничего не теряете, – сказала она. – Сперва я подумала – вот будет здорово, если про меня напишут в газете! А потом поняла, что и писать-то особо нечего. У меня нет семьи, работы или образования. Я скучный собеседник. Да и на обычного жителя города не особенно похожу. Белая ворона среди других постояльцев, так что вряд ли вы можете рассчитывать на сенсацию.
– Мне уже очень интересно, Хэлли. Вы не похожи ни на кого из здешних обитателей, вы не говорите, как они, вы не одеваетесь, как они, вы не думаете, как они. И это прекрасно. Я хотел бы написать ваш портрет, даже если его никто не увидит.
Похвала – лучший способ расположить собеседника. Только искушённые люди