лежать в храме в одних портках, – кивнул на его обнаженный, перемотанный торс, Митран и, сняв с ближайшего стула чистую рубаху, навроде той, что носили храмовые послушники-хирики под своими балахонами, протянул ее парню, – на, оденься! – он поднялся, отойдя куда-то в сторону и, выглянув в дверной проем на шум в главном зале Часовни Очага, через приоткрытую дверь.
Белая рубаха была сухой и жесткой. Данни с трудом продел одну конечность в рукав, поглядев, как ткань свисает с него. Попытка натянуть второй, через плечо, на перемотанную руку, заставила его заскулить и согнуться в три погибели. Заслышав это, девочка с серебряными глазами подскочила ближе, подхватывая вторую часть рубахи, осторожно перемещая ту по его спине и одевая, едва касаясь ран, на вторую руку.
– Спасибо, – сказал ей Данни, но та, будто бы, не отреагировала, и принялась, следом, перевязывать шнурки рубашки у него на груди, закрывая ее. – Эй, я мог бы и сам! – возмутился он, но девочка, будто, не услышала. Впрочем, даже попытка связать один узелок у горла свободной от перевязи рукой, закончилась неудачей, и маленькое храмовое дитя само довершило дело.
– Ай-ай, так молод, а рубашку подвязывают, словно дитю! – добро усмехнулся, пошучивая, найржин Митран. – А главное – кто!
– Она сама. Я сказал ей, что не стоит. – Данни хотел, по привычке, пожать плечами, но скорчился от жжения в руке.
– Да уж, странное дитя, верно? – подошел он, нависнув своей грозной тенью над ними. Малютка отклонилась от Данни, закончив завязывать на нем рубаху. – Она не всегда понимает, что ей говорят.
– Кажется, она не настолько мала… – осторожно приподнял целую руку Данни, почесав затылок. – Эй, почему ты не слушаешь? – обратил он взгляд к девочке. Та, оглянувшись на него, смотрела, словно ждала чего-то.
– Ох, боюсь, ответа ты тоже не дождешься, – вздохнул найржин.
– Почему? – встревожился Данни. – Она немая?
– Не совсем, – чуть грустно сказал Митран. – Эй, малютка, – девочка оглянулась, заслышав обращение к ней, – покажи, – он постучал себя пальцем по губам, словно что-то показывая.
Девочка, насупившись, посмотрела на него, потом на Данни. Она вздохнула, хрипнув и открывая рот в сторону парня. Он поморщился, отвернув голову. У серебряного дитя мало что осталось от языка.
– Прости, – сказал он вновь отвернувшийся к найржину девочке, почувствовав себя неловко и вздрогнув.
– Ничего. Иди дитя. Отдохни, ты славно мне помогла, – он кивком, будто бы отпустил девочку, но та, смотря то на Митрана, то на Данни, так и осталась стоять рядом, как вкопанная.
– Она тебя не понимает? – приподнял бровь парень.
– Сам не знаю, – вновь положил массивные руки на пояс жрец. Его голос с заметным акцентом эхом отдавался в высоких потолках храма. – Может, дитя слабо умом. Вот его и выкинули на улицу.
– Ты нашел ее на улице? В городе? – удивился Данни. – Может, стоило сказать лорду? Или сиру Тенсу? Найти ее родителей?
– Ах, нет, – отмахнулся найржин. – Я встретил ее еще… – почесал