из не до конца завинченного крана. Я не слышала слов. Я не чувствовала собственного тела… и я не хотела в нем быть. В этом теле не осталось ничего моего. Ни гордости, ни чести, ни достоинства… ничего. Я ненавидела это тело. Я хотела из него выйти. Я ненавидела эти руки… мне хотелось их сломать. Я ненавидела свои губы… слишком отчетливо помнила все то, что их заставили сделать…
Мне хотелось помыться. Снова, снова, снова и снова. Но Грэя отобрала губку, увидев, что я содрала кожу почти до крови… Она все отобрала. Остались только я, вода которой недостаточно было чтобы утопиться, и кран из которого падали капли. Словно он плакал вместо меня, потому что у меня не осталось даже слез.
Звонок телефона.
Приглушенный завесой апатии, которая медленно накрывала – видимо последнее лекарство было вконец убойным, или дозу уже увеличили до максимума.
Грэя ответила, и я услышала голос, кажется отца Малисент:
– Как она?
Дернувшаяся было к выходу вампирша, все же не рискнула оставлять меня одну, и ответила, на пороге ванной комнаты:
– Плохо, господин.
Пауза и вопрос:
– Насколько плохо?
Меня начало клонить в сон до такой степени, что глаза как-то органично закрылись сами. Грэя быстро подошла, и, придерживая меня, готовую сползти вниз и уйти под воду за плечо, тихо ответила:
– Хуже самого худшего из вариантов.
Еще одна пауза в трубке телефона и вопрос:
– Навьен?
– Мертв, – едва слышно ответила Грэя.
И я оглохла.
Просто оглохла.
Во мне умерло не что-то, во мне умерло абсолютно всё.
5
Утро…
День…
Ночь…
Утро…
День…
Ночь…
Утро.
День.
Ночь.
Снова утро.
Я открывала глаза, смотрела, как солнце безрадостно выкатывается из-за горизонта, и закрывала глаза снова. Я не хотела просыпаться. Не хотела вставать. Не хотела жить. Странно, впервые в жизни я поняла свою мать. Все эти годы в детском сердечке, которое оставалось какой-то отдельной кровоточащей раной даже в моем взрослом сердце, билась эта горечь непонимания, эта обида, это наивное «Почему мама не хотела жить?». Что ж, теперь я могла честно сказать ей – «Прости, мама, теперь я поняла, я уже все поняла».
Между мной и мамой существовало только одно незначительное отличие – я любила утро. Я любила каждое утро. Потому что по утрам князь уходил…
Когда работаешь в полиции, сталкиваешься с одним интересным феноменом – человек привыкает ко всему. Жертва, рано или поздно, признает созданный мучителем порядок вещей как единственно верный и приспосабливается к нему. Психика пластична, и у нее всегда одна цель – позволить человеку выжить. Обычно бывает так, да.
Обычно.
Я не знаю, была ли я обычной, или же все разговоры о моей уникальности имели под собой какие-то основания, но… того, что случилось в первую ночь,