и, присев на ящик из-под пивных бутылок, вытянул свою добычу. Денег было много. Пашка даже не стал считать их, а просто сунул в карман тугую пачку хрустящих червонцев. Кожаный бумажник с монограммой он бросил за ящик. Жалко, но ничего не поделаешь. Так и сгореть недолго.
Пашка гоголем прошелся по Пятницкой. Дал червонец пацанам, которые уже торговали на своем углу. Купил у них пачку папирос и пообещал, что скоро придет опять. Остановился у лавки, где полчаса назад толстяк торговал канотье, заплатил за него вдвойне и, нахлобучив на голову, отправился к Когану.
– Эх, разменяйте мне сорок миллионов! – крикнул он, появляясь в дверях. – Получи-ка должок. – и бросил червонец на прилавок. – Да налей стопарик.
– Так не положено, Паша, – зашептал старик, быстро пряча деньги. – Я же на водку разрешения не имею.
– А ты налей две: одну мне, другую себе.
– Широкий ты человек, Америка. Недаром от тебя все девки без ума.
От удачи и водки у Пашки кружилась голова. Он решил зайти к Нинке, договориться с ней о вечере, кивнул старику и, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Хотел остановить лихача и подкатить к Нинкиной хате с шиком, но передумал. В неудобном месте жила девка – прямо напротив районной уголовки. На лихаче там появляться ни к чему. С Нинкой он гулял вторую неделю.
Пашка поравнялся с отделением милиции.
– Паша!
Он остановился и с недоумением посмотрел на незнакомую худенькую девушку.
– Угости папиросочкой, Америка, – сказала девчонка и отвернулась.
Пашка вынул пачку папирос и молча протянул, девчонка вытянула губы трубочкой, прикуривала сосредоточенно, словно выполняла сложное и ответственное дело. Когда Пашка рассеянно кивнул и двинулся дальше, девчонка бросила папиросу, вздохнула и, подняв худые плечи, пошла в другую сторону.
Пашка выпятил грудь и засвистел. Пусть смотрят граждане начальники: идет человек, и ничего такого за ним не имеется. Около этого двухэтажного дома у Пашки каждый раз пересыхает во рту и ужасно хочется заглянуть внутрь, посмотреть, что они там делают. Он косит глазом и, еле волоча ноги, проходит мимо закрытой двери.
– Антонов! Антонов!
Пашка было приостановился, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.
– Антонов! Павел! Ты что, оглох, парнишка?
Пашка остановился и медленно повернулся.
Рядом стоял начальник уголовки, известный среди блатных под кличкой Лошадник.
– Фамилию собственную забыл. – Начальник оглядел Пашку, снял с него шляпу, повертел в руках, рассмеялся и спросил: – Каждую кражу отмечаешь обновкой?
– О чем это вы, гражданин…
– Климов, Василий Васильевич, – перебил начальник и протянул Пашке шляпу. – Держи. И зайди на минуточку. Разговор есть. – Он круто повернулся и зашагал во двор уголовки.
«Почему Лошадник? Типичная обезьяна, – думал Пашка, глядя на низкорослого, широкоплечего человека на толстых кривых ногах. – И руками аж по коленям шлепает». Пашка замешкался на пороге. Может, сорваться?
Климов обернулся:
– Страшно