действием поддержать любого из них или каждого по отдельности – хотя бы удержать, когда кто-то оступится.
Женщина стала задирать в несколько приёмов длинную юбку. Я хотел отвернуться, но под юбкой виднелась ещё одна. К нижней, такой же добротной и вполне самостоятельной, были грубо и криво пришиты два крупных кармана.
– Вот, Миша, тебе! Пасхальное яичко, – она вручила другу первое яйцо.
Он принял, убрал в глубину сумки.
– Что, покрасить не получилось? Поди, поленилась? – Михаил старался разнообразить разговор со знакомой, наверное, потому что с ней мало кто разговаривал, и он хотел покрыть зараз её потребность в дневном или с запасом более долгом общении.
– Красила. Молоком. Просто не прокрасилось, не видно. На лук денег нет.
Я хотел было поделиться сокровенным знанием, что в некоторых магазинах специально продают луковую кожуру, но это прозвучало бы за гранью всякого цинизма. «Вот тебе наука: даже самое безобидное может оказаться грубым и неуместным!» – я пару раз в день делал себе подобные выволочки, когда говорил не думая.
Женщина спохватилась, достала второе яичко.
– А это тебе, прекрасный незнакомец!
– Спасибо! – я сделал неглубокий реверанс.
– Вот, дорогая! Тебе калейдоскоп и конфеты, – конфет было немного, но было несколько «морских камушков» (таких давно уже нигде не было видно).
– А конфеты мытые? – сказала она вместо «спасибо».
Моё здравомыслие и так было подвергнуто сегодня многим испытаниям, а тут захотелось схватиться за голову, закричать, как на картине Мунка, и броситься бежать.
Михаил прихватил меня за локоть.
– Она… – он сморгнул слёзы, – она в детстве мыла конфеты. Работала с детства от бедности уборщицей в магазине и собирала оброненные конфеты. Приносила младшим брату с сестрой домой. Может, тогда и сошла с ума.
Тут уже я отвернулся. Но не ушёл.
Через мгновение Михаил подтолкнул меня.
– Пойдём!
Я, уже не глядя на недужную, пошёл медленно вперёд.
– Понравился ей калейдоскоп? – после некоторого молчания я возобновил диалог.
– Да, а кому калейдоскоп может не понравиться?!
С этим нельзя было не согласиться. Я бы тоже сейчас и в любое другое время смотрел бы и смотрел в неповторимые пёстрые стёкла, ловил в них светлую невозможную будущность!
– Знаешь, что ещё у меня здесь? Невоплощённые души. Это те, кто не родился, хотя уже был помыслен – от войны, от невзгод, от безысходности, от ранних самоубийц…
Я кивнул.
– Они совсем лёгкие. Я даже не знаю, сколько их у меня. Видишь, какая в итоге тяжесть?! От страха перед миром они сбиваются вместе, как-то общаются между собой, продолжают искать защиту, не зная самого страшного о себе, что им не воплотиться.
Мы подошли к окраине города. На пустыре перед рекой оставалась только церковь. Дальше был крутой склон и выход к реке.
– Может, у неё и дети есть?
– Есть. Двое. Уже внучата большенькие. Дети её стесняются.