он уговорил супругу постричься в монахини и сам постригся в монахи, приняв имя Никона…
В доме наставника Амвросия совет, собрались мужики-раскольники, чтобы еще раз обрешить эту беду. В послании прямо сказано, что откажись белопашенцы от новой веры, то лишат их свобод, земель и званий мужицких. Амвросий грузно ходил по Горнице, поскрипывая половицами, ровно говорил:
– В расколе виноват не один Никон, виноват и царь, и иерусалимский патриарх Паисий, коий убедил царя и покойного патриарха Иоасафа, что по всей земле молятся тремя персты. Может, и так, но на Руси все должно остаться как было. Русь одна, а чужеземных земель много… Паисий прикинулся незнающим и говорил еще Никону, что праведное моление в три перста. А ведь греки, что увели наших от язычества, молились двумя персты. Тройное перстосложение придумали проклятые римляне. Потому я говорю, что мы будем молиться двумя персты, соблюдать старые обряды. Но кто слаб духом, тех не зову. Пусть каждый за себя решит. Мы же будем уходить на Выг-реку и ставить там свой острог. Там уже поставили скит братья Денисовы – потомки князей Мещерских, образовали пустынь. Они зело грамотны, один из них учился в Киевской коллегии. Я получил от них свиток, зовут к себе всех гонимых, не приемлющих ереси.
Вздохнул, потеребил бороду, снова заговорил:
– Можно ли верить в те книги, которые правил Никон с брандохлыстом Арсентием Греком. Ведь Арсентий Грек, коего приветил у себя еще Иоасаф, поначалу был иудеем, потом католиком, магометанином, польским униатом, принял у нас христианство. Но был опознан и заточен в монастырь. Пришел Никон, выволок этого прощелыгу, дал ему стило, и он начал править книги. Властолюбие Никона нам ведомо. Счас, сказывают, он бежал из заточения и бунтует с разбойником Степкой Разиным. Но не надо думать, что раскол начался с Никона. Он начался давно, еще с новгородцев, с Максима Грека, тоже ладный блудослов, хоша не без ума человек. Одно радует, что народ не шибко тянется к этой ереси, идут к ней властные или совсем забитые. Но с нами такие мужи, как протопоп Аввакум, коий давно боролся и борется за благочестие в церквах, ибо там все провоняло вином и псиной. С нами боярыня Морозова, многие бояре и князья. Все эти люди хотят видеть Русь чище, сильнее. Никон же все взъерошил и похерил. Все. По домам и думайте. Сяду писать письмо царю…
Амвросий остался один. Домочадцы замерли по своим закуткам, боялись нарушить покой сурового заговорщика.
Царь Алексей Михайлович, прозванный в народе Тишайшим, пребывал в великой душевной смуте. Было с чего. Бунтовал народ, каждый день приходили поносные записки, то от протопопа Аввакума, то от Никиты Добрынина, от других людей. В каждой записке срамные слова, в каждом слове боль за свою Родину, за свой народ. Так ли уж прав Никон и Арсентий Грек, что нашли ошибки в старопечатных книгах? Аввакум в монастыре сидит за семью замками, а пишет и пишет, проклинает царя, новую веру, изрыгает грязную хулу на Никона…
Никита, прозванный врагами Пустосвятом, дважды принимавший новую веру и дважды отринувший ее, стоял перед царем. Сурово смотрел царь на попа-бунтаря, думал: «Если он принял новую веру и отринул, то, знать, в душе кипень, несогласие. Так от чего же?» Давит грудь гнев палючий. А Никита чистыми глазами смотрит на царя, нет в них страха. Он считает себя правым. Говорит царю: «Отрекись, царь, надежда наша, отрекись от новой веры, как я снова отрекся. Оставь народ пребывать в той вере, кою он привечал, жил ею многие лета. Аль вы не видите, что патриарх Никон ввел Русь в смуту великую, как и вас. Вы хотели тиши и песнопения, а вышло буйство. Кровя льются, спасу нет. – Упал на колени, протянул руки, закричал: – Народ свой спасите! Ибо ринет враг сюда, а воевать супостатов некому будет. Гоните Никона: он есть пес смердящий!» – «Пытать! Заставить снова принять новую веру! – топнул царь сафьяновым сапогом. – Сечь кнутом, пока не отринет старую!» – «Секите, великий царь, надежда наша. Секите. Но пусть ваши палачи в крови народной не захлебнутся!» – рыкнул Никита и поднял двуперстие.
Прав Аввакум, прав Никита, все правы, неможно тревожить сразу то, что уложилось веками. Но назад ходу нет. Нет и не может быть! Лопнула старая вера, как переспелый арбуз, уже не склеишь, кровяным соком залила Русь. Что делать? Еще одну подметную записку принесли, писана она раскольником-белолашенцем. Сыскать! В Даурию, куда был послан однова Аввакум. Нет, Даурией таких не сломишь, не усмиришь бунтарский дух. В сруб крамольника! Сжечь! Колесовать! Четвертовать!
А крамольник писал:
«Знавал я вас тишайшим царем, Алексей Михайлович, но с сего дня для нас вы больше не царь, а царь Ирод, а патриарх твой Никон – Иуда, что продал Русь ради корысти, славы и вознесения выше престола царского. Вы с ним одеша дьявольские венки, продали наши души анчихристу, похерили старую веру, не вняли гласу народному. Все, кто с нами, будем воевать вас во имя единой апостольской церкви. Воевать тебя, царя, и твоих ярыг! Никон обманул тебя, как старая лиса молодого зайчонка. Денно и нощно сжигал братию на площадях и торжищах. Неможно больше терпеть изгал великий над русским народом. Солнце стало красным от кровей людских. Я зову народ к старой вере, зову к топору, чтобы повергнуть вас к стопам народным.
Мы ждали, мы веровали, что вы, царь, созвав