на турецкий тюрбан и на старинный бургундский шаперон, и направился завтракать.
Стол для него был накрыт здесь же, в уютной опочивальне с чудесным видом на Хампстедскую пустошь, на противоположном краю которой виднелись пряничные строения деревни Хайгейт, не менее модной среди зажиточных лондонцев, чем Хампстед, в которой жил сам Мейрик. На Хампстед-Хит каждый уважающий себя джентльмен мог приятно провести время вдали от городской скверны, создаваемой серой массой чумазых, плохо пахнущих людей. Здесь яркая зелень леса и пьянящий аромат луговых трав ублажали тонкие чувства благородных душ.
Как истинный англичанин, Мейрик свято чтил традиции и страстно любил природу. Мишурный парк с ровными, как боевые испанские терции, аллеями, аккуратно стриженными газонами и присыпанными желтым речным песком дорожками, уходящими за зеленые холмы, сэра Джона вполне устраивал. Но вот что его категорически не устраивало, так это традиционный английский завтрак. Ему, больше половины жизни проведшему вдали от родины, невозможно было свыкнуться с кувшином горького эля, краюхой клейкого серого хлеба и миской рыхлого козьего сыра, подаваемыми к столу на завтрак и ужин.
Тут Мейрик смело ломал традиции. На завтрак у него был десяток яиц, купленных у местного фермера по два шиллинга за полсотни, четыре голубя по восемь пенсов за каждого и корзина больших устриц, обошедшаяся его экономке на Биллингсгейтском рыбном рынке в три шиллинга. Запивал сэр Джон сие изобилие яств густым канарским вином, приобретенным у торгового партнера из Испании по цене восемь шиллингов за галлон. Старый, прожженный коммерсант Мейрик деньги ценить умел. Лишних трат не допускал, но и на себе не экономил.
Завтрак подходил к концу, когда доверенный человек Криспин Хайд, исполнявший при Мейрике самые разнообразные, не всегда законные поручения, тихо вошел в спальню и, склонив в почтительном поклоне лохматую рыжую голову, сообщил, что в дом прибыл курьер из Вестминстерского дворца и ожидает хозяина в рабочем кабинете. Осушив бокал мальвазии и вытерев мокрые губы краем белоснежной скатерти, Мейрик неспешно встал из-за стола, рыгнул с наслаждением и степенной походкой сытого человека направился в кабинет, на ходу размышляя, чем ему может грозить внезапный визит посланника кабинета министров его королевского величества? Не был ли это практикуемый парламентом с некоторых пор «безмолвный арест», производимый за какие-либо прежние грехи на государственной службе, которая, разумеется, не была столь безупречной, как того требовали строгие правила?
Тревога оказались напрасной. Угрюмый лакей в красной ливрее Вестминстерской канцелярии передал депешу, на словах сообщив, что сэру Джону Мейрику, эсквайру, по получении послания незамедлительно предлагалось отправиться во дворец, где ему была назначена аудиенция у лорда-канцлера. Никаких других указаний, кроме тех, что передал посланник Вестминстера, в письме не содержалось, а все расспросы нелюдимого лакея упирались в упрямое:
– Я человек маленький, сэр! Мне ничего знать не положено!
Не