Дмитрий Володихин

Омерзение


Скачать книгу

тополя. Здесь явно были не тополя, эти цепкие паразиты городского изоконного пейзажа, потому что поздний тополиный лист – это бесцветный ошметок измочаленной дождями и ветрами растительной плоти, а рощица звучно хвалилась тысячами золотых корон, сотнями византийских пурпурных одеяний. Ей было чем подразнить тупой кубо-конструктивизм и промышленную антиэстетику. Игорь жалел рощу, зная подлые повадки мегаполиса. Городская громада, можно сказать, набила руку, цементную свою металлокерамическую бесформенную руку, осеряя маленькие празднички первобытного естества. В таких делах бывало по нескольку отработанных стадий: чаще всего начиналось со «шпионов», расширялось «миссионерами» и заканчивалось «танками». На шпионскую службу нанимались по большей части собачники, спортсмены, алкоголики и романтические кретины. Роль всех этих типажей состояла в протаптывании тропинок и творении кострищ. О, как прекрасно погулять с любимым ласковым волкодавом по лесу, как славно утречком поделать ушу с группой энтузиастов на полянке, как мило истребить поллитру в обществе критически мыслящих личностей на бревнышке, оставив руины пикника в дар безответной рощице (локально это будет не меньше шести), но лучше всего дуэтом с молодой самочкой повыть под гитару на языки пламени (для органов слуха – восемь, не лучше ведра с грязной водой и половой тряпки). Тропинки и кострища – бреши в хрупких стенах маленькой желтолиственной твердыньки; их уже так много, и так постарела от этого нежная рощица; пятнадцать лет назад на лице ее не было морщинок. Миссионерами работают коммунальные благодетели, которым только дай закатать тропинки в асфальт! Парк – уже не лес, вернее лес, но только испохабленный, а после первого изнасилования, как водится, церемоний уже не допускают. Приходят рычащие гусеничные чудовища, роют котлован под жилплощадь для нездорового избытка младенцев, которые стали взрослыми людьми.

      Он еще раз проверил свои ощущения. Нет, никакой тошноты от корней деревьев не происходило; чувство реальности этих самых узловатых скоплений древесного мяса ничуть не угнетало и даже радовало. Игорь не раз слышал от знакомых: живу-де как во сне, совсем не так было в детстве – каждую травиночку чувствовал, каждый лучик, а теперь, кажется, одну сотую от всего. Так вот, все то, что окружало его, Игорь видел и чувствовал с такой же отчетливостью, с таким же «плотяным», таким же вещественно-звучным чувством, как и в архейскую эру детского сада. Он каждый миг заключал договоры с камнем на дороге, голубем в полете и собственной рубашкой, а если не мог, если было в них нечто неправильное, – вел с ними мысленную войну; в таких случаях у него оставалось ощущение, будто их приходится останавливать, не допускать куда-то, покуда не получат пропуск или не примут надлежащий вид. Вот если с корня была содрана кора – Бог весть, каким человеческим артефактом – тогда сумма подпрыгивала на балл, а то и на два. Появлялась жалость, как к уродливому калеке. Правильно жалеть калек, но от этого они не перестают