обернулся в дверях, и комната озарилась его невинно-обворожительной улыбкой.
– А мне казалось, – мрачно сказал секретарь архимага, что ты выполняешь приказы университета. И что твой приказ запрещает тебе покидать место службы.
– Насчет этого, – в тон ему сказала Лоркан. – Мои полномочия предусматривают, что в случае чрезвычайной ситуации я могу вызвать на помощь любого сотрудника Университета. У меня тут два рапорта… – она извлекла из рукава свитки пергамента. – В первом говорится, что магистр Рурлаф был вызван мною…
Альв попытался было возражать, но Лоркан не дала ему открыть рта.
– Действовать нужно было быстро, и не было больше никого, кто был бы одновременно посвящен в ситуацию и обладал соответствующими навыками. И неважно, как он был в тот момент занят! И второе… Я прошу оставить магистра здесь до окончания операции. – Лори задумчиво постучала пергаментами по столу и протянула их Лоувейну. – Если вы подпишите это сейчас, нам удастся избежать ненужной суеты и неразберихи. Так я думаю.
Альв развернул одну из бумаг и пробежал ее глазами.
– Ну что ж… – он усмехнулся, и эта усмешка сделала его похожим на эльфа. – Как насчет того, что я подпишу эти бумаги, а ты пообещаешь мне выйти за нашего принца?
– А как насчет того, – фыркнула Лори, – что я собираю своих людей и Рурлафа, и мы прячемся где-нибудь в лесах. А вы разбирайтесь здесь, как знаете. Я не могу работать в таких условиях. Когда все утрясется, я подам на вас жалобу в совет. Неважно, как сильно меня там не любят, но мало кто хочет терпеть в университете альвов. Так что вне зависимости от того – выживете ли лично вы в этой заварушке, для оставшихся нелюдей в университете это будет серьезной проблемой.
– Мда, – секретарь архимага мрачно посмотрел на свою овсянку. – Вне зависимости от того, кто тебя воспитывал, совершенно очевидно, что интриговать ты училась у матери.
4
– Это место, – вздохнул Эд, – возникло благодаря любви. Но с тех пор и на протяжении многих веков им правила ненависть. Одна только ненависть. А ненависть порождает чудовищ.
Они сидели в неглубоком овраге и чувствовали, как тихо стонет и вздрагивает земля. Они сидели так тихо, что даже птица не увидела бы их, но покрытые инеем камыш и ветки, что переплелись над их головами, то и дело трепетали, посыпая охотников морозными иголочками и мерцая в лучах солнца. К тому же Герн уже давно почувствовал запах – легкий, терпкий, похожий на запах прелой листвы.
– Теплота, свет и любовь могут усыпить ненависть, однако совсем уничтожить ее нельзя. Раз родившись, она будет существовать вечно, – тем временем продолжал эльф. – Поэтому достаточно любой ерунды – малейшей искорки, чтобы она вспыхнула с новой силой. Ненависть просыпается в земле, в воде, в воздухе, в деревьях, в животных и… – скосив глаза на Герна, он улыбнулся и вытащил из-за спины тонкое мерцающее серебром лезвие катаны, – в нас.
Гул стал громче, и черная тень перемахнула через овраг, закрыв собой солнце. Через мгновение солнце снова заиграло на заиндевевшей траве, но в овраге уже не было никого, кто бы мог это увидеть.
Истошный