взглянув на свою подельницу.
Ее звали Тати. Прыткая и худощавая девчонка, чуть старше Лилит. Неклейменая сиротка с заячьей губой, жутко озорная. Они были не то что бы друзьями, скорее приятелями, которых объединяла общая ненависть.
Они лежали на животах под кроватью. В руке Тати крепко сжимала свечку, и лицо ее было до смешного серьезным.
– Пойдем ночью, после филина. Дурехи будут к тому моменту седьмой сон видеть.
Девочка кивнула, выражая согласие.
– Пройдем наверх через третью залу, там вторая дверь справа. Свяжем Дудлю, отроем ключ, и свалим.
Дудлей они прозвали настоятельницу монастыря – проворную и крепкую старуху, которая никогда не улыбалась и истово верила, что чем больше ты страдаешь в земной жизни, тем больше тебе воздастся в загробной. Эту веру она исправно доказывала делом, всячески издеваясь над своими подопечными.
Девочка не боялась старухи, но побаивалась того, что старуха могла сделать. Однако, страх был слабее ненависти. Ненависть заставляла ее просыпаться каждое утро. Ненависть вытаскивала ее из кровати. Ненависть заставляла ее запоминать каждую дверь, каждый замок, каждую нишу в стенах монастыря, в которую можно будет спрятаться, когда придет время. Ненависть заставляла ее читать молитвы задом наперед, и ненависть же заставляла ее думать, что это что-то значит.
– Трусишь? – осклабилась Тати. – Оська трусит!
Девочка взглянула на нее безбоязненно. Здесь, в приюте, была не жизнь. Чем бы ни кончилась эта затея, смертью или очередным голодным странствием, все было лучше, чем существовать здесь полуживой ветошью.
– Ты со мной до конца?
– До конца, – Тати протянула ей мизинец, как клятвенный знак. Девочка протянула ей свой.
Девочка лежала в кровати, не смыкая глаз. В ней бушевало волнение, предвкушение и решимость рискнуть всем. Под одеялом соседней кровати поблескивали две хитрые искорки, смотревшие на девочку заговорщицки.
Она слышала летучих мышей, переругивающихся под козырьком крыши. Где-то рядом заухал филин. Девочка взглянула на Тати. Та едва заметно кивнула.
Они вскочили, стараясь не разбудить других детей, спавших на бесчисленных низких койках, поставленных в четыре ряда. Они стянули с кроватей наволочки и простыни и на цыпочках двинулись между рядами посапывающих сироток.
Приоткрытая дверь шумно заскрипела старыми, полуржавыми дверными петлями. Девочки замерли. Кто-то из детей зашевелился, перевернулся во сне. Все стихло. Они двинулись дальше.
Во всем монастыре стоял густой запах ладана. Девочка к нему так и не привыкла; даже спустя целый сезон он вызывал у нее тошноту.
В коридоре послышались шаги и голоса. Девочка увидела две тени, отбрасываемые на стену тусклой свечой. Тати настойчиво потянула ее за руку; они нырнули под лестницу и затаились.
Послышался скрип открываемой двери. Шаги и голоса стихли. Выждав еще немного, девочки зашевелились и быстро, бесшумно взбежали по каменной лестнице.
Они остановились перед нужной им дверью. Переглянулись, набираясь решимости. Наконец