что тебе? Мы собираемся доигрывать партию или нет?!
– Естественно, но… как по-твоему, Генри и Пит доберутся?
– Откуда, черт возьми, мне знать?
– У тебя никакого… предчувствия? Может, видение…
– Я не вижу ничего, кроме твоей физиономии.
Бив вздохнул:
– Но все же, думаешь, с ними все нормально?
– Думаю, все. – Джоунси украдкой глянул сначала на часы – половина двенадцатого, – а затем на закрытую дверь, за которой прятался Маккарти. Посреди комнаты, в потоках восходящего воздуха, медленно поворачивался и колыхался Ловец снов. – Сам видишь, какой снег. Они вот-вот появятся. Ну же, давай играть.
– Давай. Восемь.
– Пятнадцать за два.
– Твою мать! – Бивер сунул в рот зубочистку. – Двадцать пять.
– Тридцать.
– Дальше.
– Один за два.
– Срань господня! – невесело хмыкнул Бивер, поняв, что дела его плохи. – Ты только что в зад мне эти проклятые колышки не втыкаешь каждый раз, когда сдаешь.
– Почему же? И когда сдаешь ты, картина та же самая. Нечего болтать, играй.
– Девять.
– Шестнадцать.
– И одна за последнюю карту, – объявил Бив с таким видом, словно одержал моральную победу. Он встал. – Выйду на крыльцо, отолью.
– Это еще зачем? У нас вполне нормальный сортир, на случай, если ты не знаешь.
– Знаю. Просто хочу проверить, не разучился ли еще писать свое имя на снегу.
– Ты когда-нибудь повзрослеешь? – засмеялся Джоунси.
– Ни за что, если это, конечно, в моей власти. И не шуми, парня разбудишь.
Джоунси сгреб карты и стал рассеянно тасовать, следя глазами за идущим к двери Бивером. Почему-то вспомнилась разновидность игры, в которую они играли детьми. Тогда они называли ее Игрой Даддитса и часами просиживали за ней в гостиной Кэвеллов. Криббидж как криббидж, только отмечать ходы поручали Даддитсу. «У меня десять, – говаривал Генри, – поставь колышек на десять, Даддитс». И Даддитс, расплываясь в добродушной улыбке, никогда не забывал осчастливить Джоунси, воткнув колышек на шесть, десять или любое число из ста двадцати. По правилам Игры Даддитса никто не имел права жаловаться, говорить: «Даддитс, это слишком много, Даддитс, этого недостаточно». И, дьявол, как они веселились! Мистер и миссис Кэвелл иногда заглядывали в комнату и тоже смеялись, и как-то, вспомнил Джоунси, когда им было лет пятнадцать-шестнадцать, и Даддитсу, разумеется, тоже, Даддитс Кэвелл так и не вырос, и это было в нем самым прекрасным и пугающим, так вот, в тот раз Эйб Кэвелл вдруг заплакал, повторяя: «Мальчики, если бы вы только знали, что это значит для меня и для миссус, если бы вы только знали, что это значит для Дугласа…»
– Джоунси…
Голос Бивера ворвался в его мысли, глухой, странно блеклый, словно растерявший разом все интонации. Вместе с ним ворвался поток холодного воздуха, и Джоунси зябко поежился.
– Закрой дверь, Бив, ты что, морозоусточивый?
– Иди сюда. Ты должен на это взглянуть.
Джоунси поднялся, подошел к двери и уже открыл было рот, чтобы