в мою комнату, – скомандовал Никола, когда установщик спросил, к какой розетке подключать.
Берн взорвался:
– Почему это в твою комнату?
– Потому что он мой, – ответил Никола, и у него на лице, как мне показалось, промелькнуло что-то похожее на удовлетворение.
Берн преградил дорогу установщику таким резким движением, что тот чуть не споткнулся. Поняв, что не сможет ничего изменить, он спросил:
– А пользоваться им мы сможем?
Чезаре надел очки, чтобы прочитать надписи мелким шрифтом на коробках, но, судя по его озабоченно сдвинутым бровям, все равно ничего не мог разобрать.
– Мы-то сможем им пользоваться или как?
Чезаре испустил глубокий вздох. И ответил, спокойно глядя Берну в глаза (хотя в его голосе, быть может, впервые за все те годы, что я знал его, прозвучали неуверенные нотки):
– Компьютер принадлежит Николе. Его преподаватель… – Он запнулся. – Потерпите. Ваше время еще придет.
Флориана стояла на пороге кухни и смотрела на мужа; ее губы были плотно сжаты, и я понял, что это решение они приняли совместно.
Берн чуть не плакал: компьютер, который он хотел как ничего и никогда в жизни, установили в помещении, куда запрещалось входить.
– А по какому закону?
Никто ему не ответил. Установщик разматывал и соединял провода.
– По какому закону, Чезаре? – повторил Берн.
Если между ними произошел непоправимый разлад, случилось это именно тогда, во время короткой паузы между вопросом и ответом. Из-за компьютера.
Чезаре ответил:
– Невозжелай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни…
Громко хлопнула входная дверь. Берн растворился в вечерней тьме. Мне было так больно за него! Вдруг я услышал музыку. Экран компьютера светился, безмятежно взирая на нас, а мы изумленно таращились на него.
Ночью Берн высказал мне все, что было у него на душе:
– Это несправедливо! Они и так уже отдали ему нашу общую комнату.
– Никола старше нас.
– Всего на год!
– Давай не будем мелочными.
Я не сказал ему, что для меня так было даже лучше. Сейчас, просыпаясь среди ночи от очередного кошмара, в котором мне снился отец, я мог смотреть на спящего Берна без опасения, что кто-то это увидит. Мог подойти к кровати и слушать его дыхание: это меня успокаивало.
– Тебе все безразлично, – сердился он, – даже то, что Никола поступит в лицей, а мы останемся тут, взаперти. Ты не хочешь учиться. Тебя вообще ничего не интересует.
Неправда. Разговаривать с ним в темноте или, если мы оба молчали, слушать, как с карниза падают капли после вечерней грозы: вот что меня интересовало, и это было лучше всего, что случалось со мной до сих пор. Но почему ему этого было мало?
– Как ты думаешь, на какие деньги они оплачивают частные уроки для Николы? – не унимался он.
– Не знаю. На зарплату Флорианы?
Что-то