из рук недругов одним из уцелевших членов секты, причем не рядовым фидаином, а кем-то покрупнее, кому на склоне лет не удалось найти верных сторонников, могущих стать хранителями исмаилитских реликвий. И ему ничего не оставалось, как завещать похоронить предметы вместе с собой, чтобы они не попали к противникам секты и не были уничтожены. Но Петрович считал по-другому, и возможности поспорить с ним у меня уже не было. Он даже доказательств своей теории не привел. Просто сказал – и все. А ты сиди читай и утирайся. Афанасьев – он же звезда, авторитет, широко известный в узких кругах, а ты просто выпускник истфака, кладоискатель и по сравнению с Петровичем – профан. Что вообще можно доказать в стране, где степень компетентности определяется количеством публикаций!
Тут я одернул себя. Что толку распускаться, пользы от этого никакой, только нервы истреплешь. Петровичу ничего не докажешь, да и нужно ли? Я отложил дневник и достал из серванта коньячный бокал. Глупости это и дурацкие предрассудки, что нельзя пить одному. Регулярно – да, но регулярно хлестать вообще не рекомендуется. А так вот, раз в три месяца распить бутылочку хорошего коньяка, дабы расслабиться и предаться философским размышлениям, – почему бы и нет? А один я или в компании, это совсем не важно. С моей тягой к спиртному спиться мне не грозит.
Я откупорил бутылку и налил себе на два пальца светлой янтарной жидкости. Затем согрел бокал в ладони и стал обонять. Аромат был достоин коньяка класса V.S.О.Р. Я еще немного подождал и попробовал. Превосходный напиток. Я люблю французские коньяки за их свойство стимулировать мыслительный процесс. Водка отупляет голову и делает агрессивным, а коньяк, наоборот, дарит чуточку эйфории и настраивает на философский лад, что мне от него, по большому счету, и надо.
От дневниковой записи мысли, понукаемые «Мартелем», перекинулись на личность Петровича, и я вспомнил давний наш разговор об энергиях и предметах старины.
…Дело было в Металлострое. Я недавно заехал на зону и только что был принят в «семейку» Петровича. Мы тусовались в отряде, не работали и со скуки беседовали на самые странные темы.
– Я могу отличить настоящую вещь от новодела просто взяв её в руки, – Афанасьев затянулся «беломориной».
Его худощавое, в жёстких морщинах лицо и короткий седой ёжик волос в ту пору ещё заставляли меня сомневаться в научном звании собеседника. Кто же мог подумать, что к сорока семи годам проведший полжизни на раскопках доктор исторических наук будет похож на зэка с лесоповала?
– Это как же? – спросил я.
– По исходящим от неё вибрациям, – просто ответил Афанасьев. – Смотришь на вещь, трогаешь её и понимаешь, насколько она заслуженная. Была у неё судьба или нет. У новодела нет за спиной долгой жизни. А, значит, от него излучение другое исходит.
– Когда-нибудь и современный новодел станет антиком, – вставил я.
– Когда станет, тогда много веков пройдёт, он проживёт долгий срок, поучаствует в