Промысловые были. Михаил Тарковский

ты сиди здесь, рядом с полосой. Я разбегусь, оторвусь сантиметров на сорок, а ты прыгай. На пенек на этот залезь и с него прыгай.

      Федя залез на кедровый обломыш с острыми сучьями и сосновой шишкой в расселине. Глухарь разогнался, взлетел, соболь прыгнул, но Глухарь пролетел совсем низко метров десять и рухнул, пробороздив снег.

      – Неа. Тяги не хватат. Вроде разогрелся. И мороз. Не знаю… – сказал Глухарь, тяжело дыша, но не жалуясь, а даже пребывая в каком-то рабочем азарте.

      – Ты ел сегодня? – строго спросил он Федю.

      – Да нет! Ничо не ел, – сказал Федя и, подумав: «Нда, не тот нынче глухарь пошел», предложил: – Со скалы надо попробовать. Или вот хотя с листвени. Во-о-н с той надо, с берега. Давай вон на бережок выберемся.

      Федя выбежал на бережок речки и залез на высокую листвень, которые вымахивают на таких берегах, куда наносит рекой плодородную почву. Глухарь тоже взгромоздился на листвень:

      – Ну че, садись.

      – Погоди. Ты это, – сказал Соболь, – камни сбрось.

      – Какие камни?

      – Ну в зобу-то…

      – Ты совсем трекнулся? Я те где сейчас камней добуду?

      – А я тебе адресок скажу – есть обнажение на Майгушке, там в любое время камня возьмешь, там осыпь такая…

      Глухарь выплюнул камешки, некоторые время отдышивался.

      – Ты это, если тяжело будет, – заговорил Соболь, – садись там где-нибудь.

      – Ты че как маленький? – осадил его Глухарь. – Тут если делать – то делать. Чем ближе к поселку – тем больше и собак, и народу. У поселка вообще лыжня на лыжне. Ученики еще эти… шнурят везде. Не-е-е, – с прохладцей и почти презрительно протянул Глухарь, – тут или до упора лететь, или тогда затеваться нечего.