эту безумную идею?
– Челс, это несправедливо, и ты это знаешь, – сказал папа.
Должно быть, в глазах у меня был гнев, потому что, посмотрев на меня, отец немедленно сменил тактику, и выражение его лица тотчас смягчилось.
– Когда ты перестала впускать любовь в свое сердце? – спросил отец. Его голос стал мягче и наполнился родительским беспокойством, оно давило, будто туфли, которые были слишком малы, но я игнорировала эту боль. Он не имел права судить меня, в то время как сам собирался жениться на женщине, которую едва знал. – Челс, ты и в самом деле хочешь прожить свою жизнь именно так? Не иметь никого, с кем можно ее разделить? Лично я этого не хочу.
Я отвернулась к окну, отказываясь отвечать. Со вздохом разочарования отец вышел за дверь. Я наблюдала, как его отражение в стекле становилось все меньше и меньше, по мере того как он уходил. Я не могла вспомнить, когда мы в последний раз спорили, бросая друг другу резкие слова, гноящиеся, словно язва. С тех пор как умерла мама, осознание того, насколько драгоценна жизнь, присутствовало постоянно, и мы всегда, всегда говорили друг другу «я люблю тебя» на прощание, даже когда не ладили.
Я подумала о том, что надо бы побежать за ним и сказать, что мне жаль, что я счастлива за него и Шери, но это было бы ложью, к тому же я знала, что я недостаточно хорошая актриса, чтобы притвориться как следует. Я просто не могла заставить себя это сделать. Вместо этого я опрокинула второй бокал коктейля, потому что от коктейлей, в отличие от семьи, всегда знаешь, чего ожидать.
Глава вторая
Подожди меня здесь, – сказала Аннабель, – я переоденусь, и мы поговорим, ладно?
Я промолчала. Не обращая на сестру совершенно никакого внимания, я поставила пустой бокал на ближайший столик, вышла из свадебного салона и тоже двинулась прочь, но в противоположном направлении. Это было ужасно грубо, и я прекрасно это понимала, но я была совершенно раздавлена и не могла ни с кем сейчас говорить.
Вскоре после этого стали поступать телефонные звонки. Дважды звонила Аннабель. Трубку я не брала. Трижды она писала мне сообщения. Я их не читала. Аннабель даже пыталась связаться со мной по видеочату. Нет, просто нет. Я была слишком разгневана – хотя, может, это не совсем точное слово. Растеряна? Близко, но тоже не совсем точно.
Нет, чувства, которые я испытывала, были чем-то средним между этими двумя эмоциями. Я никак не могла поймать это чувство. Похоже было, будто я пытаюсь через соломинку вытянуть шарик тапиоки[4] из молочного коктейля: я боялась, что, как только вытяну его, он застрянет у меня в горле.
Я остановилась на перекрестке, чувствуя, как март холодными пальцами щиплет меня за щеки, будто навязчивая тетушка. Я застегнула куртку, укутала шею теплым шарфом и натянула шапку.
Коварный холодный ветер все еще находил способы проскользнуть мне за шиворот и добраться до кожи. Но мои ощущения так притупились, что я его почти не замечала.
Меня предали. Вот что я ощущала. И это глубоко ранило. Я прошла пешком три километра, включая самую холодную