немедля бежит!»
Егорка тогда со страху чуть не обделался.
Зря, конечно, за отцом увязался, но уж больно хотелось взять его за руку, пройти гордо по широкой мостовой. А как на улицу выскочил, так на Пушка и налетел. Пока шерсть изо рта вытаскивал, да слюни собачьи со щек обтирал, глянул, а отец уже за угол поворачивает. Догнал он тогда батю, но слишком поздно.
Как корил он себя, будучи взрослым! Как рвал на части душу! Он же мог задержать отца, не пустить в тот огроменный дом со скользким полом.
«Ты не верь, сынок, не убийца я», – шептал батя, косясь подбитым глазом на сжавшегося в комок мальчонку.
Что мог чувствовать Егор, слыша мамкины стенания по ночам, да стук неистовых поклонов перед божницей?! Вспоминая ее дрожащие обмороженные в ледяной воде руки, бережно обтирающие изуродованные кандалами ноги отца с кровоточащими ранами?! – Безграничную жалость и безграничную ярость…
Похоронив отца, мать больше не видела смысла в жизни. Сына она не замечала, и Егор как никогда остро переживал свою вину. Мать умерла ночью, на сыром земляном полу, перед иконой пресвятой Богородицы.
Его детство окончилось в девять лет. Он задержался в суровом краю еще на десять…
Сначала – детский дом, затем ремесленное училище. Осваивал кузнечное дело в охотку, с интересом. Подмастерьем в кузнице лошадей подковывал. Оградки резные, да перила затейливые ковал добрым людям от души, за просто так – тяжелой работой гнев усмирял. Немногословен был, да угрюм по-мужицки. Никто сердечным теплом его не зацепил, ни с кем он не сдружился. Когда терпение вышло, да замаячила впереди ясная цель, Егор первый делом в комендатуру сунулся, недаром три дня возился с оконными решетками: вызнал, где что лежит, да как охраняется. Дела усопших ссыльных давно в подвал снесли за ненадобностью, да в коробки побросали. Вынести – плёвое дело, да и часовой при деле: с девкой в кустах звезды считает. Разобрал на картонке слова знакомые: «…Игната Кравцова…», а на глаза уж слезы навернулись. Зажал папку подмышкой и… опаньки! фраерок пришпиленный нарисовался, соглядатай на подстраховке за вольнонаемными, за пять червонцев мать родную продаст…
«У-у-у, гнида! Ишь вырядился в вошь смердящую. Думал, не признаю. – Егор смачно сплюнул на грязный пол. – Ксива-то не похожа на деланную. Видать, из переселенцев, глубоко пустил корни немецкие в землю сибирскую. Ну, так пущай в ней и остаётся!»
Он подтащил безвольное тело филёра к приоткрытым воротам и, не мешкая, вытолкнул его из вагона. Вернул засов на прежнее место. Обтер рукавом фуфайки потный лоб. Поправил картуз на русой голове.
– Был ты Егорка, сын Игнатов, теперь Ку-рт Кра-ниц, – произнес он по слогам и вдруг призадумался: что-то свербело в мозгу делом не доделанным.
– Ох, леший меня дери! – Хлопнул себя по коленке. – Ботинки-то позабыл с него снять.
Глава 2
«Почему ж так холодно? Ах, конечно! Истопник, получив жалованье, третий день не кажет носу. Запил, по всей видимости. Надо нового искать, непьющего, а где ж его