шлепком газетой по всё той же попе, и лишь вечером, когда Адина мама разбирает свой портфель, она находит в нём дочкину тетрадь с математикой.
– Сама виновата, – делает заключение мама. – Надо быть внимательнее со своими вещали. Раскидала, где попало, вот и результат.
Виновата, понимает в этот момент Ада. Да, я виновата, я не уследила, не заметила, не спохватилась. Двойку в журнале на следующий день исправляют всё-таки на тройку, но мама злится еще несколько дней, и Ада ходит по дому, втягивая голову в плечи, и боясь разговаривать с мамой – потому что она знает, что снова будет крик, и снова она услышит про «сама виновата», и внутри всё будет болеть сильно-сильно – от маминой беспощадной правоты.
Или – старшеклассница Ада ставит разогреваться утюг, чтобы погладить юбку, ведь завтра она собирается пойти на танцы в школе, завтра восьмое марта, и юбку эту Ада шила сама, причем на руках, из скользкой и непослушной синтетической ткани. Звонит телефон, Ада говорит несколько минут с мамой, потом бежит к холодильнику, вытаскивает из морозилки рыбу, которую нужно было, оказывается, разморозить, возвращается в комнату, ставит утюг на юбку, и… на юбке тут же образуется отверстие четко по форме утюга, который перегрелся за то время, пока Ада разговаривала и бегала туда-сюда с рыбой.
– Сама виновата, – разводит руками мама. – Гладить надо было через мокрую тряпочку, а утюг поставить на тройку. Ты же, дура косорукая, на пятерку включила, и ткань не подложила. Чего ты ревешь? Или иди, как есть, или вообще не иди. Хотя кто тебя там ждёт…
Ада идёт, и стоит весь вечер у стенки, в старой юбке, на скорую руку перешитой из бабушкиной, и терпит смешки одноклассниц, которые называют её то бабкой, то клюшкой, и, конечно, никто не приглашает её танцевать, потому что кому охота позориться.
И это всё были мелочи, пока что ещё мелочи, потому что дальше вина Ады стала только вырастать, делаясь с годами всё больше и больше, и не было Аде от этой вины, преследовавшей её, никакого спасения.
***
Макароны сварились быстро, Ада нарезала колбаску, положила макароны и колбаску на тарелку, и отнесла Яру в комнату, а сама отправилась обратно на кухню, заваривать чай.
– Ты ела? – спросил из комнаты Яр.
– Да, дома ещё, – отозвалась Ада. – Ешь, ешь, за меня не переживай.
– Опять бутерброды трескала, что ли? – проницательно спросил Яр. – Не надоело?
– Нормально, – ответила Ада. – Я не хочу больше, наелась. Яр, тебе с сахаром сегодня чай, или ты как Ян?
– Как Ян, давай без сахара, – ответил тот. – И сделай покрепче.
– Куда тебе покрепче, не надо. Сердце же, – запротестовала Ада.
– Не, надо как раз. Сегодня Луна будет почти полная, красиво, – напомнил Яр. – А если не выпью крепкого чая, буду засыпать на ходу. Не хочется.
– Но сейчас-то зачем, днём? – удивилась Ада. – Вечером и выпьешь. Ты лучше поешь, и поспи пару часов. А потом чайку, и можно будет собираться.
– Твоя правда, – согласился Яр. – Скажи мне, если я усну…