меня. Смотрел, а птицы становились людьми.
[Диана]
– Твою мать! – Я осторожно ткнула пальцем обои около потемневшей розетки. Испуганная Ася держала в руке затихший фен, точно дохлую змею держала. Воняло палёной резиной. Розетка оплавилась, фен, кажется, нет или да? – Пробки выбило, – заключила я.
– Он… это…
– Пошли к щитку.
Ходить к щитку, вообще-то, нельзя. Именно поэтому хозяйка квартиры рассказала нам как, что и куда там нельзя.
– А фен?
– Сейчас пробки проверю, и будем фен мучить.
Я выскользнула обратно на лестничную клетку, теперь кроме всего прочего здесь попахивало жжённым кофе. Щиток топорщился ржавыми голубыми створками, заговорщицки подмигивал отогнутыми чёрными щелками. «Не влезай, – приглашал щиток, – убьёт!».
– Ну чё там?
Ничё. Не слышно меня через коридор и комнату. Но вот в прихожей моргнул и зажегся свет. Хорошо. Значит, действительно, пробки выбило. Я хлопнула створкой, я закрыла дверь. На кухне светло и в ванной, и в комнате.
– Ну что там? – Ася опасливо осматривала фен. – У него, кажется… Посмотри ты.
– Ага. – Я забрала у Аси фен. Лицо её тут же разгладилось. Теперь дохлая змея с тремя режимами сушки у меня. Фен почти не вонял, у фена втыкалка потемнела. – Можно вилку поменять, – предложила я.
– Сможешь?
Понятия не имею.
– Мастер Диана к вашим услугам. И розетку надо новую. – И вина мне. – Я в магазин. Нам что-нибудь ещё?..
– Муки и моркови.
– Хорошо.
Два раза за день из дома выйду, поразительно.
[Князь]
– Не бойся, княжич, всё пройдет. И рана твоя пустяк. Посмотри на меня, – приказала птаха, голос у неё человечий, девчоночий голос, будто ей лет восемь, ну может одиннадцать. Совсем ребёнок. Взмахнула рукой: мне стало жарко и темно, ничего-ничего не видно ни здоровым глазом, ни больным. – Терпи, – шепчет-щебечет. – Терпи!
– Жжется, птаха…
– Ты князь или кто? – глумится третий голос.
– Князь, – цежу болезненно, самому и мерзко, и смешно. Девчонка глядит жёстко, руки маленькие стягивают рану. Не боится крови, чужаков не боится.
– Сейчас полегче будет.
Она наклоняется близко-близко, её косы падают мне рубашку, холодные. Я не чувствую её тепла, только запах, острый лесной и терпкий. Она шепчет что-то неразличимо. Всю моё тело охватывает жар, будто раскалённую железку в нутро сунули. Но я княжич и я терплю. Я выдержу. За окнами вьюга, за окнами мир полнится трескучим холодом, где-то близко бушуют море. Я чувствую себя железом в кузне: нагрели и сразу в лёд. И страшно так, что ни сказать, ни двинуться. Я отворачиваюсь от окна, мне кажется, что, если долго вглядываться в бурю – она явится за мной. Я смотрю на птаху, и боль стихает.
– Вот так, княжич. Вот так. – Птаха отстраняется. – Ты смелый. – Она тянется к моему лицу, смахивает волосы, и зуд под правым глазом унимается. Холодными пальцами касается ссадин – те пропадают. И я говорю то, что никому бы не сказал.
–