что ему отсылать…
Но утешить вдову невозможно,
Невозможно и не написать.
Вот и солнышко краешком встало,
И солдаты бригады в строю…
То письмо ему, друг мой, досталось
Тяжелей, чем атака в бою.
И ещё.
По горячему следу,
Чтобы истине торжествовать, —
Приказал комиссар за победу
Самых храбрых ему представлять
К награжденью.
Таких вот, как Мишин, —
Рядовой, а характером сталь…
И о подвигах ярко напишет:
Этих – к ордену, тех – на медаль.
…Годы мчатся.
И после Победы,
Выбирая дальнейший свой путь,
Комиссар, много в жизни изведав,
В журналисты решился шагнуть,
Чтобы словом горячим и делом
Обжигать молодые сердца,
Чтобы битву вести с беспределом
И за Правду стоять до конца.
И когда фронтовая поверка
Сводит нас за единым столом, —
Сила слов комиссара не меркнет
О сегодняшнем и о былом.
На Прохоровском поле тишина
Третье ратное поле России продается отечественному и зарубежному капиталу.
На Прохоровском поле тишина…
Здесь вечным сном сыны страны уснули.
В земле осколки, каски, фляжки, пули
Оставила минувшая война.
На Прохоровском поле тишина.
На Прохоровском поле тишина.
Здесь шли бои, здесь люди умирали.
Над павшими знамёна преклоняли,
Навек запоминая имена.
На Прохоровском поле тишина.
На Прохоровском поле тишина…
Солдаты спят, не ведая, что поле
По дьявольской, по сатанинской воле
Уж продано!
Уж пропито!
До дна!
Кто этот хищник, плюнувший туда?
Кто святотатство совершить тут мог?
Пускай его, о, покарает Бог! —
Такому нет прощенья никогда.
На Прохоровском поле тишина.
Она страшней,
Тревожней,
Чем война.
Баллада о пушке
Где лес у городка произрастал —
Орудие легло на пьедестал.
Оно врага разило наповал.
Снаряд фашистский пушку миновал.
Она прошла полсвета, полземли,
и вот цветы на пьедестал легли.
Гнездо синица в пушке той свила
И жизнь своим наследникам дала.
То не снаряды жаркие летят —
Синички-крохи из ствола глядят.
С таким стволом готов я мирно жить,
А коль война – он может послужить.
Баллада о сердце
Виктору Кожемяко, рыцарю пера
Сердцу жаркому стало больно…
Может, надо сказать:
– Довольно! —
Не горю, дескать,
И не волнуюсь,
И во всём врачам повинуюсь.
Только это не жизнь, а мука,
Только это не песнь, а скука, —
Тлеть,
Забившись