возвышенному свету независимого, называемого нами благом». (25)
Это не означает, что ничто самостоятельное не может быть распознано в изменяемом, но только то, что мы уже должны распознать самостоятельное, чтобы распознать его в изменяемом. Если бы изменяемое не содержало ничего независимого, оно не могло бы даже существовать как изменяемое, не могло бы даже проявиться каким-либо образом. Поэтому для рассудка, обращенного только к миру чувств и продвигающегося вперед своим мышлением, этот мир неизбежно превращается в конце концов в единое и все из ничего. Но никто и никогда не заставит Всеединого Учителя признать, что именно с этим он сталкивается, или что путь его науки и ее конец – это превращение всего сущего в одни лишь слова. Как он ускользает от этого понимания мысли и делает невозможным для философа поймать и пленить его, непревзойденно показано в «Софисте» Платона. Я уже ссылался на этот шедевр божественного в прошлом и вновь обращаюсь к нему здесь в более серьезном ключе. (26)
Но я прислушиваюсь к сократовскому предупреждению: сделать шаг назад, «чтобы первая речь не пропала даром для тех, кто всегда вливается заново».
Примечания
1) История науки полна утешения для тех, кто испытывает подобное несчастье. Когда Ньютон выступил со своей теорией тяготения, против него поднялся всеобщий шум: он хотел снова ввести в науку те qualitates occultas, которые так счастливо изгнал из нее Картезий, т.е. сделать ее слепой из той, которая только что стала зрячей. Только через полгода шум утих.
Настолько глубокие корни пустило во всех умах учение человека, у которого после полного расчленения его сознания не осталось ничего достоверно существующего, кроме экспансии и мышления, без субстрата ни того, ни другого.
2) " Аристотель впервые полностью отделил формы рефлексии от остального материального познания и тем самым отказался от способности к размышлению для себя, чтобы проводить с ней эксперименты. Сразу же начала проявляться ошибка, которая ищет закон истины только в ясности понимания. С тех пор человек постоянно, с большей или меньшей самодеятельностью, занимается философией с помощью одной только способности к размышлению. Логическая форма определений, заключений и доказательств, которая служит лишь для повторного наблюдения за нашим познанием, должна быть достаточной для того, чтобы через нее прийти к философии; эта процедура совершенно аналогична тому, что произошло бы, если бы кто-то захотел прийти к астрономии через телескоп, не наблюдая неба. Если исключить лишь нескольких философов, которые до недавнего времени были дискредитированы как пустословы и глупцы, то общая вина всех философов этого длительного периода заключается в том, что они пытаются создать систему метафизики из логики с помощью одной лишь логической формы, и, таким образом, весь период аристотелевской, схоластической и более поздней философии вплоть до Вольфа