годы после смерти его могила не зарастает сорняками, не превратилась в холм. Какой жгучий след оставил тот в сердцах других; словно комета, пронёсся, въелся в душу каждого знавшего его человека. И значит это, что дед не умер, что в могиле только кости и трухлявый гроб, а сам он жив, жив отражением в каждом, жив и говорит с нами своими мыслями из уст других людей. Но только вот беда, что все эти мысли сказали до него давным-давно другие, а деду только и оставалось, что записать их в тюремный блокнот. А мог ведь и не записать.
А может, когда-то грозный ПодайПатрон глядел, будучи ещё маленьким, как дед умело вертит гаечным ключом, и мечтал так же, как я утром, подойти к нему и пожать руку, но всё никак не решался, и робко уводил взгляд. И, может, сегодня он вспомнит какой-нибудь дельный дедов совет и наконец-таки починит свой Москвич, сядет в него и умчит вдаль, оставляя глубокие борозды от шин в дворовой грязи. Мне рисовалось, как он едет на дачу, или в родную деревню, да хоть к чёрту на рога, но едет!
И действительно, когда мы вернулись домой, оранжевого Москвича во дворе уже не было.
***
Тик. Так. Тик. Так. Громче. Тише. Громче. Тише. Секундная стрелка гильотиной разрезала время, чеканя свой жестокий шаг. Лето наступало, выламывало оконную раму, и за ней, сквозь незамазанные щели доносились ещё слышные резонирующие звуки оживлённого дворика. Мать гладила бельё в гостиной и смотрела вместе с бабушкой телевизор, я же, как впрочем и всегда, воровато выглядывал в окно, считая минуты, пока я смогу выйти во двор поиграть с ребятами.
Два часа во время каникул, час во время учёбы. Меня никогда не ругали ни за ушибленные коленки, ни за расцарапанные руки, ни за порванную одежду – словом, гуляя во дворе, я мог делать всё что угодно. Но два часа во время каникул – Боже, как быстро они пролетали, будто бы и не было смысла выходить вовсе. Мне только и оставалось, что глядеть на детские игры: вот дуры – девчонки сидят в песочнице и лупятся в «дочки-матери», разливая песочный чай и песочную сдобу по пластмассовым формочкам. И опять, как бывало не раз, к ним подойдёт Мадам Чаепитие и будет глядеть украдкой на их нелепую, глупую забаву, и во взгляде её сквозь томную пену прожитых лет вскочит жилка, и она, чуть ли не вприпрыжку, подбежит к ним, сядет возле девчуры и начнёт их учить, как пили чай в старину и как пьют его сейчас в Англии, потому что в Англии через два часа наступит пять вечера, а это значит, что у нас пить его самое время. А эти пустышки лишь отмахнутся от кислой вони её одежд и убегут прочь, туда, где уж точно не будет пахнуть прогорклым маслом. И Катрин останется одна, будет стоять посредине песочницы Безумным Шляпником в окружении брошенных кукол и форм, и лишь только доктор Трусик, сидящий на лавочке и кормящий голубей, робко посмотрит на неё влюблённым взглядом и, будто бы извиняясь за факт своего присутствия, почешет усики и ужимисто сделает книксен4, дёргая своей гуттаперчевой тонкой шеей.
Я же выжидал момента, когда он наконец встанет с лавочки и поплетётся домой,